05.12.2024

Справка

Интервью взято в городе Перми 23 мая 2004 года в рамках проекта «Устная история»

Интервью записал Андрей Гребенщиков (Пермь).

Архив Пермского «Мемориала». Ф.5. Оп.672. Д.1.

FSO 01-288/05-664

Ссылки на использование отдельных фрагментов или всего интервью, а также фотоматериалов обязательны с упоминанием правообладателя и архивного шифра.

Курсивом выделены пояснения и дополнения редактора.

Представьтесь, пожалуйста.

Я Готман Рудольф Готлибович, родился 5 июня 1922 года в Джанкойском районе, в деревне Адаргин, сейчас называется деревня Мускатное.

Это какая область, какой район?

Джанкойский район, Джанкойский район. (Крымская область – реплика жены – прим. А.Г.) От Джанкойя, по моим данным, километров 200 до деревни. Это была деревня, немецкая деревня. И сто домов. Пятьдесят домов в одну сторону, пятьдесят в другой стороне (показывает руками, улица, по одной стороне которой 50 домов и по другой стороне 50 домов – прим. А.Г.). В середине была церковь, церковь, школа, похоронное бюро в середине было деревни. И вот так вот с этой стороны, вот, если так вот сидеть, с этой стороны, с этой стороны была династия Рикер, то есть отца матери, а с другой стороны, династия Готман, с отцовской стороны. Ясно?

Понятно.

Вот такая деревня была. Пойдем дальше.

В деревне жили только две династии?

Нет. Там другие еще были (неразборчиво – прим. А.Г.), но большинство-то две.

Понятно.

Потому что (неразборчиво – прим. А.Г.) сестр было, столько и всего. Уезжали на Изац, в другие города, понимаете. Но вот здесь так мы распределились в эту сторону. Теперь дальше.

Расскажите о своих родителях поподробнее?

Вот. Родители. Мой отец, значит, не так… Дед был не богатый, он учитель, и одно время и священник, сначала, сначала, немножко так вот. Учитель. И занимался…, его дочери…., и мужья дочерей, видели фотографию, мужья там, вот, занимались хозяйством, сельским хозяйством.

Сельским хозяйством?

Сельским хозяйством. В одну сторону деревни, по левую сторону деревни были поля бахчи, зерновые, по другой стороны – первая гряда были фруктовые деревья всех сортов от начала до конца, считайте 50 домов, какое расстояние. А дальше – виноградники. Вот такое, дальше жили татары. И в Джанкое. В Джанкое большинство татары. И там дальше, дальше нас от нашей деревни татары. Но жили мы дружно.

Дружно?

Это я хорошо знаю. Очень дружно. Почему? Я потом расскажу дальше. Теперь дальше. Отец, значит…, старший брат отца занимался сельским хозяйством. Не богато, ничего, ни-ни, ни кулак, как говорится, не имел ни подсобника. Сами своими руками работали! Это я точно знаю! Не было наемных [рабочих] никого! Вы меня понимаете! Я ведь разговариваю понятно, да. Вот. И… отец…, отцу это не понравилось, что-то не знаю в чем дело, но факт что он кончил в Джанкое первое там учебное заведение, какое я не знаю, и уехал в Москву и поступил в коммерческий институт. То есть он готовился дипломатом-коммерсантом, дипломатом. Ну, это, это же было, если он родился, так я не сказал, он родился в 1893 году.

Когда он поступил?

Время можно воссоздать. Окончил там среднею школу, там Джанкой, там как там называется, лицей или как там назывались, это уже не подробности, не ясно. Но факт, что он поехал туда. Началась что? Гражданская война. Правильно. Во время гражданской войны, во время гражданской войны он там год еще был. И в 1919 году он явился домой. Его ждала невеста, жена. Она рождения, вот я сказал 1893 года он, она 1891 года. Значит, 1891 года. Это мама, мама моя. Он вернулся и заболел, лежал, как мне сказали. Подробности больше ничего не знаю. Только знаю, что несколько раз занимали деревню эти самые врангелевцы, Врангель. Занимали наши. Красноармейцы выганивали, знаете как это, ну гражданская война была. Он не участвовал. В нашей деревне, как мне сказали, из всей деревни участвовал только один человек. Фамилия его Принц, он служил в армии, и он погиб. А его жена, сестра моей матери. Понятно, по-моему, я хорошо рассказал. Вернулся и значит…отец, когда, война кончилась в 1920-м, ну, в 1920-х годах, считайте. Я родился в 1922 году, значит, выходит, что они поженились в 1920 или в 1921 году. Считайте, ей было, если она рождения 1891 года, 1920 год. Сколько будет ей лет – 29 лет. Это я хорошо помню, она родила меня 29 лет. Потому что написал мне подробное письмо, открытку в трудармию в Соликамск, поэтому эти цифры я хорошо помню. Понятно, вот. Теперь дядя, это такой мужик деловой и хозяйственник. Организовал так называемое Товарищество по обработке земли, ТОЗ, может быть, слышали такое выражение?

Да, слышал.

И представляете себе, начиная с 1920-1921-1922 года, или там, не так, если я родился в 1922 году, но там расхождение в двух годах, факт, что он 1927 года, 1928 года была фотокарточка, он был еще дома. А в 1928 году его, как эти, все, у всех были, значит, они так богато зажили, столько урожая снимали и получали, что его взяли, его, дядю и выслали в Архангельск. Выслали в Архангельск. Семью оставили и все. Отец в Джанкое работал коммерсантом или, ну, короче говоря, финансистом района, (неразборчиво, возможно Джанкойского – прим. А.Г.) района. Теперь, значит, дело дошло до того, что в один прекрасный день появился, как Вам сказать, как сейчас называют их, ну, когда Врангеля выгнали, и организовался (неразборчиво –прим. А.Г.) пришли, и значит. А! Я не сказал. Так, отец когда вернулся, в это время ему всей деревней в конце деревни построили дом, нам дом. Я так его и не видел. Дом и, а мебель в то…, дед по матери, который краснодеревщик, он сам делал пианино, кровати и прочее, и прочее, и прочее. Все он делал сам. Для памяти, ой, не надо, не надо, не буду, я потом покажу, шкатулка осталась от памяти (неразборчиво – прим. А.Г.). Вот. И что Вы думали. Отец был в Джанкое. Пришли в дом, значит, были, значит, Рудольф, Эдгар, Альфред, Эля, Эльфрида, у которой вы были (был я, когда брал интервью – прим. А.Г.). 1929 года 4 марта. Вот. А дальше не родилась, значит, было (неразборчиво – прим. А.Г.) или начало 1929 года, это фотокарточка 1928 года, или 1929 года. Вот. Все забрали, все конфисковали, забрали себе, и не как государству.

И, а в конце улице был построен еще дом. Приехал учитель в деревню, настоящий учитель и фамилия его Бланк Карл Карлович, мой крестный. Он, значит, приехал в деревню и женился на моей, на сестры моей матери и жил там. Вот, значит, он там был. Теперь, значит, это все забрали. А в конце деревни, какой-то дом очистили. И там не дом был, а сарай, как мне помниться и все вещи растащили. Тогда на помощь пришли татары. С соседних деревень, из Джанкойя. И все это дело восстановили, и все, и все снова. А нас выселили к соседям. Нас было трое, и мать была беременная. Выселили к соседям. Выселили, и дом стоял открытый, и хотели занять уже. Татары, значит, все целиком, все вернули, начиная от пианино, и кончая… А! Не вернули только пианино. Наоборот, пианино осталось у кого-то там. А все остальное: две кровати, ну, в общем, мебель вся, все полностью, понимаете, все вернули.

А кто были эти люди, которые у Вас все это забрали?

Это были люди, ну, как, как, когда назывались…, ну, наши советские люди, которые и вроде воевали за, или не воевали, и занимались уже установлением советской власти.

А за что тогда, у Вас это все забрали?

А потому что считали, что отец тоже, раз брат кулаком сделался, то и отец. Понимаете. Ну, отца отстояли татары, все отстояли. Тогда в это время этот брат его Фридрих был уже в Архангельске, был в Архангельске. Там деревня Кеглас, Архангельск, писал письма отцу. Отец взял и нас бросил и уехал в Москву. Видимо, у него в Москве были связи, раз он там учился. Он кончил, почти, последний курс не кончил. Ну, война и болезнь помешала. И он получил направление в Архангельск. Вот здесь написано – в Архангельск. Вернулся обратно. Адергин. Все погрузили. Ведь в то время, ведь тяжелое время и вплоть до верстаков, верстаки деда, все вернули. А всех остальных в это время, когда он вернулся, уже высылали. Всех, невзирая на…, немцы, все, всех выселяли в Коми, в Казахстан, в этот, в Омскую область, там Тюменская область. Выслали всю деревню. Отец успел, значит, приехать, все это погрузил и поехал. Поехал. Из документа: приехали мы в Архангельск. В Архангельск мы приехали в 1930 году в сентябре месяце. И сказать, вот здесь лучше написано (перечитывает краткую биографию отца, составленную Рудольфом Готлибовичем – прим. А.Г.). «… в 1930 году семья переезжает в город Архангельск». Вот как я сказал. Предварительно он так съездил, получил, значит. «Ты – говорят – нужен там, в Архангельске, такой человек грамотный». Он знал английский, французский, немецкий, русский. Четыре языка. Понятно. В общем, одним словом в 1930 году переезжаем. Мы приехали…

В Архангельск?

В Архангельск. Была зима. Была зима (долгое молчание – прим. А.Г.).

Как Вы помните…

Нет. Не так я сказал еще… Папа пока вернулся из Архангельска, мать родила Эрвина, 30 сентября 1930 года. И нас с малюткой из… , а Эльвира 1929 года, год старше. Маленьких. И вот, с такой оравой приехали в Москву. Я помню, мы были там, на там выставки были, и там залы были, мы… Одним словом, видимо, ему помогали друзья, которыми он учился. Это я подробно никогда не интересовался. И он ее отправили мы в Архангельск. Приехали в Архангельск. Остановились мы в гостинице, не в гостинице, нас не пустили, а при гостинице, знаете это двор.

Вот. Лед. Уже, значит, время ноябрь. Считай сентябрь, в сентябре он родился 30-го. Октябрь, декабрь. В декабре, до декабря месяца. Брат через Двину (река на север России – прим. А.Г.), через Северная Двина, а здесь Кеглас в сторону, здесь Архангельск. Вот мы пришли туда. Пришли, приехали туда. Он нас устроил в какой-то деревне, брат его и отец, вот этот документ нет его, а был документ, и отправили для организации государственного банка, государственного банка в городе Архангельске. И он там работал. И там поработал.

Потом видит, что он, там экспорт лес, экспорт лес, что он имеет языки, все такое и его перевели, вот я так написал (опять цитирует свои записи – прим. А.Г.). «… в 1930 году семья переезжает в Архангельск, где отец участвует в организации государственного банка. Затем назначается главным бухгалтером лесозавода (неразборчиво – прим. А.Г.)…» это в Кеглас (неразборчиво, возможно острове – прим. А.Г.). Это через Северную Двину деревня Кеглас назывался…. (длинная пауза – прим. А.Г.). Значит, он работает. Работой довольны. В Архангельске начальство довольны. Он… директора малограмотные в то время, а он приезжает заграничные, заграничные… пароходы за лесом. Он с директором я еще помню, он с директором ходит, ходит, как его, переводит. Ему дают, а этот голод же был, 1930 год, голод, ему дают особое прикрепление к магазину. И мы, мы получали по 400 грамм хлеба. В общем, живи впроголодь. Теперь заболевает Эрвин. Заболевает Эрвин, брат, брат мой. И он в или 1931 году конце, или в 1932 году начале вместе с мамой…, додумались, все-таки как-то, такой авторитет у него был, и поехал он в Крым к доктору. И что же оказалось? Ему сделали операцию. Поставили трубочку сюда (показывает на горло – прим. А.Г.). И он с этой трубочкой жил. Приехал туда. Снова стал работать. И вот мы сидим, наша семья, значит… Папе дали двухкомнатную квартиру в деревянном [доме] около кладбища. Он, значит, руководил, вроде жили так. Я помню этот день очень хорошо. В 1934 году, в декабре месяце, в конце декабря, это приблизительно 22 или 25 декабря, мы сидим за столом. Отец говорит: «Слава Богу, уже, еще прожили год». Вот. А кушали мы, ну, это Вы это уже не интересует, как мы кушали.

Почему? Наоборот это тоже очень интересно.

Интересует. Стояли в очереди за обратом (остатки от молока после его переработки – прим. А.Г.). Обрат, знаете, что такое обрат?

Знаю.

Так. Ложку сахарного песку мама ложила каждому, кусочек хлеба каждому – это был, значит, это был наш завтрак. Вот. И кофе, кофе – жаренный ячмень и овес, знаете, сделанный сами. Вот так мы питались там вот. Ну, отец говорит: «Слава Богу…». А ведь голод был везде. Был голод везде. А в это время приезжает, он все-таки, там не всех выслали, остался… папина сестра, вот, муж Аунгер. Вот. Они приехали с двумя детьми, приехали туда. Он устроился конюхом, она тоже подсобником там, или уборщиком. И они жили, так что у нас уже ожило такое место. Теперь, значит, какого, еще помню другое. Кто-то догадался, и в то время Америка посылала посылки. Не слышали такие вещи? Через какой-то золотой фонд, какой-то вот. И он, этот Аунгер получил посылки. Видимо, кто-то другой делал. Ну, это попутно я сказал, чтобы знать дальнейшее, дальнейшее. Аунгер, это же муж сестры…

Отца?

Отца. Да. И у него было, Аунгера, и у него было сын Ламберд, помню. Потом был, были две дочери, уже не помню, как их звали. Вот, фотокарточки там Ламберда посмотрим. Сидим, и говорит: «Слава Богу». Вдруг 30-го числа, а ведь второй этаж, на втором этаже кухня, комната одна и вторая комната. Так это такой дом был. А и смотришь, там кладбище. Стук. Отца забирают.

Это был 1934 год?

Это был 1934 год, декабрь месяц. Понимаете. Честно, я знаю, что отец даже не читал газеты, не интересовался политикой, он только семью кормил и…, понимаете…

Как Вы помните тот день?

Этот день я запомнил на всю жизнь!

Расскажите поподробнее.

Я же кончил, я же кончил школу в 1938 году. А в 1934-ом третий класс был, да. Правильно….

Вы тогда все это прекрасно запомнили?

Это все хорошо запомнил. Как же так.

Как это происходило?

Я закончил в 1934 году, в 1934 году я же уже учился. Ведь тогда ведь с восьми лет брали, с восьми лет. О! Вспомнил. Тогда школа была ни с шести лет, ни с семи лет, а с восьми лет. И сюда я пошел учиться в 1930 году. А в 1934 году я в третьем классе, третий класс.

Четвертый?

Или в четвертом классе. Он сказал. Его забрали. Все. И мы с матерю в Архангельске передачи, туда сюда. И, значит, что оказывается потом. Потом я узнал. Когда они ездили в Крым, один там позавидовал ему и написал, что он чуть ли не граф, чуть ли не помещик. И имел землю, и бросил землю, и, значит, как его, и все, и уехал в Архангельск. И…, ну в общем под этой маркой… А! Еще не то. Это, этот, это попутно было. А отец говорит: «Пора уже, наверно, кончать с работой в Архангельске – вот – надо подумать о дальнейшей судьбе детей». Вот. А ведь главного треста в Архангельске, видимо, его очень уважал, его, ценил как работника. Не хотел отпускать. Ну, в общем его арестовали. Под вид тогда…, Кирова убили 1 декабря 1934 года. Помните или не помните?

Помню, помню.

Вот. И после этого пошла… свистопляска. И вот отцу ходили, ходили, ходили, ходили, ходили. Потом…

Вы ходили на встречи, на свидание?

Передачи передавать, что могли. А! В это время нам стали помогать из Свердловской области Бланки, которые были высланы туда, в Свердловскую область. Едвига, вот она, ой, да это очень да много можно рассказывать. Здесь очень много про этих…. Факт, что они там собирали и посылали матери. Была больная, пошла на биржу работать уборщицей на биржу, вот. А мы дети, а мы выращивали цветы, кололи дрова и возили в Архангельск продавали цветы или продавали дрова, чтобы, чтоб выжить. И вот в последнею встречу с отцом была в 1935 году, месяц не помню. Ну, считайте 1935, 1936, 1937, 1938, 1939 год. Пять лет ему дали. Значит, я правильно говорю. В 1935 году. Его вызывают и говорят: «Подпишитесь». Это мне, он ничего, он такой скрытный был отец, не травмировал нас, но это я еще, это я и запомнил, потому что это было с матерью. А когда мы с отцом потом встречались, он про это ничего не рассказывал.

Он только матери рассказывал?

Матери. Вот. «Подпишитесь». Он говорит: «Я не в чем не виноват. Я честный рабочий. Я не кулак. Все что у меня нажито, мебель, которую Вы видели, конфисковали, все такое, это все делал дед». Это видно. Вот. А пианино осталось там. Вот почему… пианино даже делал… понимаете сам, саму-то… Вот. В это время в его камеру следователь вводит Иванова. Это первый секретарь обкома, архангельского обкома. И, значит, и, вот, его, «Он тоже так отказывался завтра, он будет расстрелян». Отец, его вывели. Отец подписал, что там хотели, и ему дали пять лет. Только всего. А другим-то расстрел давали. И Иванова, первого секретаря обкома. А он его помнил тоже, потому что и раз вращался, так и банк организовывал, и экспорт леса там, и лесобиржей командовал, и лесозаводами, ну, как финансист, как главный бухгалтер. Если так и написано. Давайте (опять читает свои записи – прим. А.Г.). «…В 1939 году семья переезжает а! …Архангельск, где отец участвует в организации государственного банка, затем назначается главным бухгалтером лесозавода, лесобиржи». Я правильно все сказал! Все правильно.

Скажите, пожалуйста, как в Вашей семье происходило воспитание детей?

А?

Расскажите, пожалуйста, о воспитании детей. Кто участвовал в этом?

Только мать.

Мать? Или отец?

Мать. Теперь слушайте. Значит…

Расскажите, о этом, пожалуйста, о воспитании?

До какого года-то? До 1939 года что ли? До 1934 года? Маленькие были все.

Все что помните.

Еще… Мать была дома домохозяйкой. Мама. Одна.

В каких традициях она вас воспитывала?

А?

В каких традициях она вас воспитывала?

Традиции… церковные.

Семья была верующая?

Верующая. Лютеране. Она читала, по-немецки читала немецкие молитвы, ну, и, в общем, воспитывала верующими в лютеранской вере. Ясно.

А как относилась к советской власти, в Сталину?

А это, это позже. И как мы могли относиться? Мы малые были, мы… До конца давайте ж, до конца. Нет. Так что в 1939 году… Давайте так будем делать, в 1939 году его отпускают. А! Отец приезжает туда, его, он три дня был коноводчиким в заключении в Ухте, Ухте, а потом когда узнали его биографию, его назначили бухгалтером… (неразборчиво, возможно – концлагерь – прим. А.Г.) был, в лагере. И он там кончил точно пять, декабрь 1939 года, да, 1940, 1941 год. Нет. 1935, 1936. 1935, 1936, 1937, 1938, 1939 год. Пять лет. В 1939 году в декабре его выпускают. И он вольно работает. И уже посылает нам деньги. Уже поддерживает. Двина стояла. Ехать из Архангельска в Котлас и туда в этот Сыктывкар, в Ухту можно только речным пароходом. Мы выжидали это дело. За это время я окончил курсы, я окончил, вот здесь я уже. Здесь я, прочитайте здесь написано время…. (долго рассматривает свои записи, затем цитирует – прим. А.Г.) «…В 1939 году переезжаем в город Ухту Коми АССР. До 1942 года отец работал главным бухгалтером Ухтинского нефтеперерабатывающего завода…». Его уже, он организовал там, отец организовал, это его работа. Мы туда приехали, ему дали двухкомнатную квартиру около завода, и он был главным бухгалтером нефтеперерабатывающего. Он организовал всю работу, понимаете, нефтеперерабатывающего завода. Теперь дальше. Теперь… обо мне закончу, а потом… и потом про отца закончу. Так ведь. Как лучше?

Рассказывайте.

Про себя?

Расскажите о том, как Вы учились?

Я приехал…

В школе. Как воспитывала мама, как воспитывала..?

В школе все, все, все мы учились только на «отлично» и на «хорошо». Все. Мы, я кончил, значит… В 1938 году я окончил семь классов архангельской средней школы № 2. В связи с тем, что семья состояла из семи человек, мне как старшему пришлось поступить на работу, предварительно окончив курсы библиотечных работников. Прекрасный человек! Там был в… обкоме, в архангельском, который там принимал. Восемь, восьмой класс окончил заочно в 1938 году, в 1939 учебном году. Ясно. В 1939 году, когда переехали мы к отцу. Поступил в Печерский горно-нефтяной техникум, который согласно Постановлению Совнаркома СССР был реорганизован и отличники, в том числе и я, были направлены в Краснолучский горный техникум, Краснолучский горный техникум Ворошиловградской области Украинской ССР. Здесь мы остановимся. Значит, техникум был, потом было постановление Молотова, чтобы его разогнать техникум и направить в Фергану нефтяников, а горняков в Ворошиловградскую область, ну, Донецк, Донецкая область. Патриот был. Что я буду там, я горняк, если бы я поехал бы в Уфу и в Фергану, я бы это не пережил бы. Это совсем другое дело было. А то я попал в логово войны-то, это ведь начало войны же там было. Поняли? Ну, в общем, короче говоря, до конца я уже свою до трудармии, а потом уже… Это понятно, да? Это… правильно я говорил Вам. В августе 1941 года был мобилизован в трудовую армию. Сначала находился… не так рассказать… Война началась… 22…

Июня.

Июня 1941 года. Я сидел, я сидел в своей комнате, мы были… в которую мы приехали из Коми, 4 человека и готовился к экзаменам. В это время забегает мой товарищ и кричит: «Война!» Я выбегаю тоже туда, техникум был на горе, Красный луч на горе, красивое здание, хорошее, прибегаю туда, захожу туда и первое что мне в глаза бросается: «Вот фашист бегает» на меня: «Вот один фашист бегает».

На Вас?

На меня! Ну, какой-то дурак там, один такой явился! Одним словом, я кончил курс. В это время приезжает, наш техникум убирают, и нас расселяют по домам. Мне дают направление к какой-то женщине. Это очень важно, потому что это… в сердце до конца жизни. Вот. И техникум занимает госпиталь. И что Вы думаете? Госпиталь врач, молодой врач капитан, звездочки такие, по-моему, три. Три звездочки капитанские? Не знаю. Не помните?

Три, три.

Правильно я говорю, три. Красивые. Это, говорю, главный врач, он был на фронте, он, его фамилия Вагнер Евгений Антонович. Он с Одессы, Одессы, попал на фронт, а когда Сталин издал приказ выслать всех немцев Поволжья… Вы тоже слышали это дело? Из Поволжья-то, немцев Поволжья-то республика была, автономная республика? Выслать и под этой маркой всех немцев. И он попал сюда, туда же. Он там был. Таким образом, он оказался там. Нас, я прихожу к этой женщине, женщина меня не принимает, одну секундочку…, так на чем мы остановились та….

На том, что Вагнера выслали…

А Вагнера, ясно, я туда, как неуч неустроенный, как. Вы ведь хотите знать, как я жил? Прихожу к женщине, женщина вышла, прочитала: «Готман! Пошел!».

Так и сказала?

Матом!

Матом!?

Не повторять?

Не надо.

Не надо. Так. В это время идет молодая женщина. Выходит. «Мама! Ты что?» Взяла документы. «Немедленно запускай. Он наш человек. Мало ли, что он по национальности немец. Он наш человек». А она говорит: «А твой муж на фронте воюет?» «Ну и что, а он виноват?». И запустила меня туда с моим чемоданом. У меня были валенки, и пальто зимнее, оттуда, из Ухты еще. Я же выехал зимой, 1939 году зимой приехал, понимаете. Вот и остался здесь. Пошел. И заниматься стали мы там, где мы жили. Наши классы были там, где мы жили. Вот. Нас всех послали на уборку урожая, и тоже пошел туда, ну, что молодые же, сколько, 1941 год. 20, 19 лет, или даже 18, да, 18. С 1922 года, 1941 год, сколько? (21 – реплика жены – прим. А.Г.) 21? Мне даже не сыграть. Вот. Убрали. И учеба началась не как обычно, 1 сентября, а 1 августа. Хороший друг Хабаров. У нас в группе была одна девушка, ну, не соврать, я уже говорю двадцать с чем-то человек. И что Вы думаете? Он встал и говорит: «Ребята! Пойдем на фронт». Понимаете? Мы собрались в военкомат. Это ни…, это история. Это не так. В военкомат он: «Вы зачем пришли?». А тогда же был патриотизм, патриотизм! Не как сейчас. Сейчас я смотрю, так мне (неразборчиво). Если мы второкурсники, второкурсники техникума хотели идти. Он говорит: «Идите. Вы шахтеры. Нам нужен уголь так же, как и снаряды. Марш». И выгнал.

Это где выгнал, кто выгнал? В военкомате?

В Кривом Роге. В Красном Луче (неразборчиво – прим. А.Г.), в Красном Луче Ворошиловградской области, где я учился, где техникум был, где Вагнер еще командовал, этим госпиталем. Теперь ясно.

Кто выгнал?

Выгнал-то военком.

Военкомат, военкомат выгнал?

Да. Ваше дело учиться и быть шахтерами. Я громко говорю, ясно. Все уже, мне все-таки 82 уже, и сколько пережито. Теперь еще…,

Расскажите, пожалуйста,…

Это было, значит, в августе. Август, август мы проучились, проучились, вдруг в конце августа я прихожу домой. Мне эта женщина… Она оказывается работала… в военкомате. Она все там знала. Она говорит: «Тебе велено придти в МВД. Обязательно сегодня. Они там принимают до одиннадцати часов ночи». А я, мы жили здесь, а под низом там гора, а сам город Красный Луч в долине. Представляете? Вот, скажем, вот гора, вот техникум, вот деревня и эти самые дома. А потом под низом дали, настоящий город. Там и музыка играла, как будто войны нету, танцевали. В августе месяце война-то шла уже июнь-июль. А там хоть бы что. А меня вызывают. Я зашел: «Здравствуйте». «Здравствуйте». У меня были, значит, часы, отец напоследок мне часы еще. Вот что: «Вас высылают. Поедете учиться дальше, на Урале – говорит – но, мне, мой вам совет – если у вас лишние есть вещи, вот, например, часы». Тоже, так как рубашка, какая-то у меня, не также был одет, а хуже. Как бы не был одет, студен же был, молодой. Вот. «Все продайте и купите продукты, потому что вам ехать придется долго». Понятно? Это человек сказал, казалось бы, он должен быть настроен на меня…

Против Вас?

Против меня ведь. А вот, такой, ну фамилию я не знаю. На всю жизнь запомнил его отношение. Пришел домой, женщине, а старушка уже как, как моя, как моя бабушка, она меня прикармливала, и стирала там, и все такое. Я там оставил свои учебники, свои тетради с первого класса, все это осталось там. Я с собой ничего не взял. И они приготовили мешок… продуктов… А! Карточки были. Она по блату отоварила всю карточку, это был в начале, сейчас скажу, это значит август, в начале сентября, вот так, в начале сентября. Карточки отоварены на полностью там, сколько там, десять килограмм, или пятнадцать килограмм… Нет, будем точно говорить, мы можем посчитать с Вами…, 400 грамм на 30. Сколько?

12 килограмм. 400 грамм студенту давали… Все. Велели придти на вокзал. Приходим на вокзал. Завтра чтобы… А! Нет не так еще. Он говорит: «Никуда не ходите после 10 часов. Учитесь пока, а после 10 часов, чтобы вы не выходили из дому». Ну, это прошло минут, дней 5-10, нет пять, меньше пять-шесть. И в это время пришли охранники.

Сторона В.

На вокзале народу полно. Значит, подбирали всех, которые еще не захватили немцев-то, всех захватили. А вот станцию забыл. Я только знаю, что от Ворошиловграда станция…, вот не могу вспомнить, долго вспоминал, не могу, где-то там записано, не могу сказать. Но факт, что станция. Погрузили в вагоны, мы поехали. Едем. И в нашем вагоне Вагнер сидит. В вагонах сидит… Батюшки! А со мной…, я учил во втором курсе, на втором курсе, а тот учился, Миша, фамилию тоже забыл, немец, его родители послали уже под войну. Он, у него ничего не было, так что я кормил его еще своими продуктами. И мы с этим, с Вагнером разговариваем, он не разговаривает. Вышел на улицу. А! Еще! И в вагоне семья, фамилия Нед, с женой и с ребенком. Он был главный бухгалтер шахты. Он немец. Ну, они там сошлись, он, значит, молодой, а женщина молодая и разговаривали так вот. Мы доехали до Куйбышева. Куйбышев, а сейчас?

Самара.

Самара сейчас. Самара. Выходим в Куйбышеве, вот. Он нас забирает, Вагнер, он где-то ходит, ходит, договаривается в вагонах, покупает там эти продукты еще. Садимся и едем дальше. И представляете… Едем – Свердловск. Нет, не Свердловск не проезжает, обратно, это не так сказал. Это оттудова. Едем дальше. Приехали до Семипалатинска. В Семипалатинске остановка была. И нас направили в Айягус. Айягус…. Вагнера оставляют в Айягусе, а нас в степь. 120 километров в степь. С Мишей. Приехали туда. Нам не работы не дают, ничего не дают. Это было 1941 год. Теперь. Мы там впроголодь жили. Как мы…я…

Расскажите об этой жизни.

А?

Об этой жизни расскажите.

Там?

Да. Как Вы там жили?

А. Мы туда пришли к этим казахам, ведь это Семипалатинск, это Казахстан. Как, как национальность?

Казахи.

Казахи?

Казахи.

Казаки?

Казахи.

Казаки?

Казаки!!! Казаки!!!

Казаки. Казаки. Правильно казахи. Вот. Мы туда им помогали убирать, там же урожай был позже. Убирали… и мы как-то кормились там с ним.

Как Вы с ними общались? Отношения с ними?

Отношения? У… нас в подвал бросили и мы жили в подвале вдвоем. Никто не дал, приезжал этот комендант, комендатура все-таки, комендатура приезжает. «Это – говорит – немцы – «враги народа».

Кто это сказал?

Комендатура, МВД, которая приезжала из Айягуса.

А как к Вам казахи относились?

Казахи нормально.

Нормально?

Нормально.

Вы с ними общались, разговаривали?

Разговаривали. Ну, молодые же были. О чем разговаривать, когда у всех беда!? Мы призывались ведь на войну, ведь мужчин-то всех тоже. А остались старики и мы молодые, а нам работы не дают, что бы настоящую работу там дать. Но факт, что в начале января 1942 года приезжает на машинах, сажают нас, там еще подбирают. Видимо, немцы были, мне не сообщались, привозят в Айягус. И никогда этого не забуду. Приезжаем в Айягус, январь месяц 1942 год. То что у нас было я сейчас даже не могу даже сказать что у нас было. Факт, что мы голодные были, потому что мы забрели в ресторан. Уже как, как воры что ли, или как, не как не назовешь нас.

Залезли в ресторан?

В ресторан за…, зашли.

Зашли?

Зашли в ресторан. Покушать хотели, попросить покушать. Не было там никаких столов, все такое. И вдруг смотрим – сидит Вагнер в ресторане. В погонах и как положено. Он, его там уже устроили, и… он врач ведь, с отличием кончил, его устроили там. «Вы зачем здесь, ребята». «А вот нас прислали. И говорят, что нас мобилизуют в трудармию». «Как так? Я не чего не знаю». «Мы голодные». «Садитесь». Он посадил, позвал, накормил нас. Мы вышли. Опять в этот день на станцию, на станции, на станции сидели, ждали. На следующий день организуется поезд. Понимаете? И нас везут. И Вагнер оказался же в нашем же поезде. Понимаете.

И куда Вас направили?

Поехали в Омск. В Омске нас пропустили через, через…, ну от вшей-то, знаете, это, как называется это дезинфекцией?

Дезинфекция?

Дезинфекцию пропустили. Помыли. И давали 400 грамм хлеба и баланду разносили (неразборчиво – прим. А.Г.). Доехали мы до Свердловска. Никогда не запомню. Поезд большой. Оказывается, везде подбирали, не только там с Казахстана, везде подбирали немцев в трудармию. Выходит один… А! Выходит и говорит: «Ребята, идите сюда. Пойдем со мной. Это был замминистра пищевой промышленности Советского Союза, немец. Тоже был выслан, а теперь с нами едет». Поедем в Свердловск. Он зашел в…, он свой там человек, ему там дали и мясо, и в общем надали продуктов. Мы втроем тащили.

А куда он зашел, кто ему дал? Он ведь был уже как враг.

Поезд не… караульщики не держали.

Не держал караул?

Нет. Нет, не держали никого. Хоть ты убегай.

Разрешали ходить?

Конечно.

А куда он обратился, к кому, чтобы ему продукты дали? Кто ему дал продукты?

В Свердловске большой мясокомбинат.

Он туда пришел?

Туда пошел, где он…, он же министр пищевой промышленности СССР.

Так он тогда был министром, а сейчас…

А сейчас…, ну его же знали, интересно…

То есть отношение к нему осталось нормальным?

Нормальным (смеется – прим. А.Г.), конечно. Нас, его встретили как, как своего родного.

Как своего родного встретили?

Да. Понимаете. И нам дали…, на, мы и с продуктами поехали, поехали дальше.

Как к Вам относились охранники во время этапа?

Я не могу ничего сказать плохого. Ничего.

Хорошо разве?

Ни хорошо, ни плохо. Нормально.

Нормально?

Нормально.

Не оскорбляли?

Никогда!

Не было такого?

Нет.

Не называли фашистами?

Нет. Это не было, не было этого. Вот здесь-то не было, а потом будет.

То есть во время этапа у Вас отношения…

Да. Доехали мы…

…хорошие были?

Да. Нормальные! Не хорошие, ну нормальные. Доехали до Котласа, вернули обратно. Котлас не принял.

А куда вернули обратно?

В Пермь.

В Пермь?

Из Перми в Соликамск. 23 февраля 1942 года, понимаете, сколько мы ехали, значит, это в начале января, в начале января, вот это полтора месяца таскались. Разгрузили нас. И что Вы думаете? Загнали нас в так называемое овощехранилище, строили из которое на станцию Соликамск, ну, для, знаете, как, как, представляете овощехранилище, бывали же. Там нары, мокрые все. Все нас туда загнали. Вагнер, Вагнер и как, руководство-то уже поняло, его уже забрали себе туда. Мы там оказались, мы оказались там. Ни подушек, ни, ничего. Как вот были в одежде в зимней. Хорошо, что у меня было пальто зимнее и валенки. Понимаете? Меня спасло. Что… А! Поставили печки железные, отапливали железные печки. Таким образом, дня три нас там держали. Потом. Вывели и вдруг у меня отказали ноги. Ноги отказали, я ходить почти не мог. И вот нас погнали на Камский мыс. Слышали, может такое выражение? Камский мыс. Вот. Лед же везде. И что Вы думаете? На Камский мыс, пошли туда много народу уже, немцев отовсюду собирали, отовсюду ведь собирали, и из Свердловской области, из Омской, везли целый эшелон. По неточным данным немцев там (неразборчиво – прим. А.Г.), до нас еще приехали. Это мы приехали в последней партии, а до нас высылали туда в Соликамск еще в августе летом и при нас умирали от голода. Прямо я видеть, видели, как люди падают, немцы. В общем по данным, которые нам говорили – 13 тысяч немцев погибло за все время это. Там всякие были. Там и лагеря были, и все, что хочешь. Ну, в общем, короче говоря, бригадир видит, бригадир… я не помню, видит, что я в валенках, а надо колоть, выкалывать лед для бумкомбината. Вот. А почему, почему же так получилось? Да. Лед. И вот, он видит, что я в валенках: «Иди давай ищи, нет ли там лед». Я дошел до берега и пошел ко дну.

Провалились?

Провалился ко дну. И кричу: «Не подходите!». Это я запомнил. Ноги-то не шли у меня. «Не подходите. Утоните». А в свое время в Архангельске, когда-то там жили мы, я говорю (неразборчиво – прим. А.Г.) продавали там это и дрова. И через реку там шел ледокол «Ленин», «Красин» и все. И провалился, мы ходили в 1934, а 1935 году, в 1935 или в 1936 году смотреть кинокартину «Чапаев». Пошли обратно и там они положили проход. И я провалился туда. И мой друг-то кричит: «Руки!» И это меня спасло. Я кричу: «Ко мне не приходите. Утоните. Дайте там веревку или палку. Меня вытащите». И вот они так и сделали, меня вытащили. Мороз был 24 градуса, никогда не забуду. Все замерзло. А ехать до…, мы были не менее полкилометра до Камского мыса, до мыса, ну на середине реки. (неразборчиво – прим. А.Г.). Я, значит, и пальто уже не мог.. Так закинул и пошел туда, и ноги пошли. Пошли ноги! Вы представляете. Прибежал, а там голодный народ, полный барак немцев, голодные, которые уже раньше были там. Ну, подыхали. Это называется, я уже и забыл как, «слабосилки», «слабосилки». Там всякий народ-то был. Я около печки так это немножко отогрелся, а от Камского мыса до, до, до, нашего убежища, до, до вокзала это, по-моему, полтора километра мне помниться. Я немножко обсушился, взял сюда, и побежал домой туда. Прибежал. Уже там знали все. Все там уже знали, что там человек утонул и все такое. Я заскакиваю, там Вагнер. Вагнер меня схватил: «Это ты?». «Да». Схватил, у него, значит, ну, лазарет или как, как назови там…

Лазарет?

Лазарет, наверно.

Госпиталь?

Да. Он наливает водку, спирт. «Пей» – говорит. Я говорю: «Я в жизни не пил». «Пей». Там верней немножко воды. Я выпил. «А теперь давай. Дуй, как его, до барака». У печки. Все на работе, я один там. Там только «слабосилки» остались, которые уже больные остались. Я немножко обсушился, немножко так вот. Вот такая жизнь. Все ясно. Наступает весна. Там работали до этого, на сплаву были. Теперь нас поместили в Боровске. Боровск такой, сейчас говорят с Соликамском соединен. Боровск, там большая церковь, нас на верху церковь поместили. Обыск сделали, все убрали, все документы, все что было. Вот. И вдруг кричат… О, я… не так залез, наверно. Немножко закройте, да. Значит, как его…, уже оттудова нас убрали в церковь, выселили. Церковь сделали эти самые палаты. Нет. Нас вверху поместили туда, и мы ходили по Каме сплавляли лес, который раньше был вырублен людьми до войны-то, уже лед-то ушел. И вдруг, значит, в мае месяце да, ушел уже все май. Меня вызывают: «Вот что. Организуется совхоз в Соликамске, в Соликамске, за Соликамском, совхоз и подсобное хозяйство для того, чтобы кормить трудармейцев. И Вагнер тебя записал туда». Я говорю: «Что я там буду делать?!». Здесь-то уже свои ребята. «Нет, поедешь». И вот я оказался в совхозе. Все под охраной. Картошку садили под охраной. Корчевали лес под охраной. Все охрана охраняла нас. Не давали нам паек. Вот.

А как охранники относились к Вам?

Счастья не чувствовал, но во всяком случае не били.

Но в обще разговоры…

Не давали, не давали разговаривать…

Нет. Их разговоры о Вас, что они о Вас говорили?

Ничего.

Ничего?

Нет. Это было исключено.

Не оскорбляли Вас?

Нет. Как не оскорбляли, когда …! Ха! Интересно. И не давали ничего. Значит, картошку садили, за картошку следили, чтобы я положил картошку, чтобы я не своровал картошку, чтобы я не скушал! А некоторые, которые ребята работали раньше, пожил…, постарше, они в колхозах работали, они знали, как воровать-то. Они, значит, как его, договаривались с трактористами с ихними и они там, значит, сварят там, картошку сжарят и покушать. Они сытые, а мы на нарах-то голодные. Я-то голодный. И таким образом, после этого, значит.

Расскажите более подробно о жизни в совхозе.

В совхозе?

Да. Расскажите, что Вы помните?

Подождите, здесь… я-я-я помню, нет подождите, я сейчас… Отношения были не, не, не… такие, на нарах мы лежали, ночью приходили, некоторых забирали и расстреливали.

Кто приходил? Охранники?

МВД там работало же. Понимаете?

А взаимоотношения между Вашими товарищами…

А какие товарищи, у меня не было товарищей. Один, значит, один был там, как его отделенный. Не, не было, я же с одного места, только мы вдвоем только были. А Вагнер, какое отношение имел Вагнер? Вагнер работал само с собой. Он был врачом.

Нет. Я имею в виду в этом бараке у Вас были какие-то друзья, знакомые?

Там не-не-не-не… Ну, как Вам сказать, нет!

Почему?!

Не знаю! Не было! Все это, все это было напряженно, так что…

То есть каждый сам за себя?

Каждый по себе и как бы выжить, понимаешь!

Главное выжить?

Выжить, да! Ну, теперь, значит, как его…, кончилась…

Расскажите о бытовых условиях в этом бараке.

Ну, там не-не-не барак, это я же Вам сказал это…

Где Вы жили тогда, когда работали в совхозе?

А?

Где Вы жили, когда работали в Совхозе?

В совхозе в бараке.

В бараке. Вот расскажите о бытовых условиях.

(долгое молчание – прим. А.Г.) Нары, нары, на нарах лежим и все. Все бытовые условия!

Барак был теплый или холодный?

Холодный!

Холодный?

Да. А потом как его…

Он большой был? Сколько в нем человек проживало?

О-о-ой! Много людей проживало. Он длинной, самое главное другое. Если кто-то, вот чтобы Вас заинтересовать… Я же ведь, я вот был настроен ведь просоветски, несмотря на то, что, что отец у меня сидел там, и ну, все-таки его же потом не обидели же, все как положено, понимаете, вот. Потом пошла обида-то, вот. Так что здесь ничего такого не было вроде. И потом, значит, сначала, сначала, как, как вот сейчас вспомнить надо. Сначала, значит, на лесозаготовки были зимой уже, на лесозаготовки. Уже, когда кончилась (неразборчиво, возможно, война – прим. А.Г.). Картофель убирали, и некоторые строили овощехранилище. Там овощехранилище и картошку завозили. А я как его был на лесозаготовках, заготовляли, заготовляли дрова, дрова заготовляли. А потом, это же считайте, ведь это время-то м-м-много прошло ведь… А! Самое главное-то! 1942 год, страшный был 1942 год.

А что там страшного было?

Голод! 400 грамм хлеба и вкалывать, рубить дрова и ложись. И вот, значит, бригадиром был у нас Фрицлер, лейтенант, тоже из армии, как немец выгнанный. Вот. Он, значит, тоже так не мог, нас организовал в трудовую бригаду, и мы вырубали, значит, лес, дрова для всех остальных. А сами, сами, нас самих взяли и уже оттудова с барака поселили в ближайшую деревню, в ближайшую деревню. Понимаете? Тоже нары так, все такое. Ну, как сказать, этот Фрицлер к нам относился нормально. Но я не могу сейчас запомнить, что мы там и ничего такого не было. Понимаете.

А местные жители в этой деревне?

Нормально. Это ничего не могу сказать. Ничего не могу сказать против! Скажу только про своих. Так вот.

Скажите…

Я не закончил этот самый главный. В декабре месяце, в декабре месяце 1942 года, значит мы уже тогда с января до декабря, долго так ведь. То на Камском мысу, то, то, как его сплавляли лес, то, то, то садили картошку там, то есть корчевали лес, чтобы освободить поляну для посадки, сделать совхоз там. Тайга была, чтобы вырастить. Вот. И вот… бригадами делали, и вдруг, значит, пошли домой в деревню. А деревня так около километра, этого болотистого леса. Вырубали ведь не настоящий лес, а сухостой, сухостой, правильно говорю, который засыхал уже, деревья, для этого дела. Ушли. Я упал по дороге. Упал. И мне конец, до того я уже «дошел».

Не могли идти? Устали?

Не мог идти. Силы нет идти! Ну, как… я в общем, слово-то, видите слово даже забыл как называется, ну, в общем готов был, готов. Лежу на дороге. Вдруг подъезжает, как его, приезжает сани, выскакивает Вагнер… «Рудик, ты?» А уже ничего говорить не могу. Они меня схватили и на сани и повезли в деревню. А в деревне у него здравпункт, уже здравпункт, уже в деревне, не там, где овощехранилище, где я раньше, были временные, временные бараки для житья, а в деревне. Потому что всех остальных отправили в Боровск. Оставили только несколько человек, в том числе и я был, попал. Ну, нас человек, наверно, не соврать не больше чем 50 осталось. А Вагнер уже был там, в Соликамске, Боровске главным врачом и ведывал здесь. Он приезжает, захватил меня, повели домой, в свой. Накормил. Потом говорит: «Все. Сейчас я тебя устрою сторожем к Фильману Абрам Гергардовичу». Это, ну, как называется…(неразборчиво – прим. А.Г.). Даже уже не могу даже, у меня уже (неразборчиво – прим. А.Г.)… Ну, где продукты хранят.

В овощехранилище?

Не в овощехранилище…

Склад?

Склад! Продуктовый склад! И он заведует этим складом, Фильман-то, немец тоже заведует. Ясно. А агроном уже Адлер, немец тоже, тоже немец. Понимаете? И Вагнер этот тоже. И там столовую, уже в деревне столовую сделали. Баландой там кормили нас, баландой все без столовой. И вот я отлежался, он мне там это устроил. Вот. Я ночью. Здесь я уже буду говорить, как оно было, не удобно, может быть, но факт, что Вагнеру и всем этим начальству немецкому оттудова, ну, там где овощехранилище, где, где, где мы там поставили локомотив отопительный, локомотив, знаете…

Знаю, знаю.

Строили там, уже начали строить… парники, вот. И, видимо, они договаривались и им, тот, кто работал заведующим овощехранилища, носил продукты. И вот этот Фильман мне нагружал, и я ходил по деревне, по этим точкам. Три или четыре точки, не помню сколько, по-моему, три. Адлер. Вот Адлера запомнил, а остальные-то не мог, которые бригадирами там были, которые не попали туда. Вот. И я остался здесь. А и Фильдман мне начал выкармливать. В столовой все остатки столовые, все остатки столовые мне. Вечером, иду ночью туда, сажусь и как… Поняли меня?

Наедались, да?

Наедался остатками, чтобы… есть. Одним словом, я выжил. Выжил благодаря Вагнеру и Фильману. А Адлер был очень зол, потому что все его знакомые, значит, трудились опять там, в лесу, все такое, а я имел другую должность.

На Вас был зол?

Да. На меня зол.

И как эта злость проявлялась, в чем?

Проявлялась в том, что «Убрать его со сторожа. Пускай идет на общие работы».

Он предпринимал какие-то попытки к этому?

Обязательно.

Какие?

Чтобы меня убрать.

Как он пытался Вас убрать?

Директор был Трошкин был, вот, видишь, фамилия Трошкин написана. Из Запорожья. Директор. А Адлер там же с ним работал, получилось так, что директор русский, оказался здесь директором. Вы понимаете. И Адлер там агрономом был, и здесь агрономом. Но факт, что вот так вот.

Но как пытался Вас..?

Он пытался всеми силами меня снять с должности сторожа и направит в бригаду.

Какие примеры можете привести? В чем это проявлялось? Как именно, конкретно?

Ну, не могу я сказать, честное слово, не могу сказать, как это проявлял-то. Факт, что самый дело дошло до того, до того он этим занимался, пока не получил письмо от моей мамы из Коми республики, где оказался брат Адлера главный, которые ископаемые ищут, как их называют?

Главный археолог?

А?

Главный археолог? Археолог?

Археолог. Ну, которые ищут, и вроде нефть, и…

Главный геолог?

Геолог, геолог. Главный геолог. И он, его там тоже добили и он попал туда, в лесной поселок, где, я еще не сказал, как наши, семья там оказалась. И вот она написала письмо, «Вот я его, последний – говорит – последний, что у меня было…. кормила, в больнице наведывала». Он прочитал, и пришел ко мне, и говорит: «Извиняюсь, я был не прав. Работай, сколько здесь можно, а потом переведем на другое место». Вот, чем это кончилось. Значит, я кончил разговор до тех пор пока, и работал, значит там в совхозе, работал и учетчиком меня поставили, и бригадиром поставили на слабосилки, на слабосилки. Вот как называется – слабосилки, слабосилки назывались. Слабосилки. И бригадиром, и учетчиком поставили меня, и потом, в конце концов, Вагнер мне поставил… хлеборезом в столовую. Вы поняли? А Флицлер, мой бригадир, он меня заведующим складом сделал. И мы уже зажили, это был уже, это был уже 1946 конец, 1947 год.

Расскажите, когда Вы вернулись из трудармии?

О-о-о, это еще до этого подождите. Я хочу это вот это… Так кончилась…, 8 числа, 6 числа мая… кончилась когда в июне? Нет. 9-го мая ведь.

9 мая 1945 года.

1945 года. А 5 мая я, меня заставили рубить лес, и я перебил себе ногу, палец. И опять попал к Вагнеру. Вагнер мне перебинтовал все. Это было 5-е или 6-е, а потом объявили, что война кончилась. Война кончилась и нам, по-моему, объявили 8-го числа, а не 9-го. 9-го ведь праздник был? А подписание, по-моему, 8-го было? Так ведь?

Да.

И все. И мы считались свободными….

Подождите. Когда Вас освободили из трудармии?

А это сейчас скажу, это еще у-у-у долго!

Нет. Вы только что сказали, что Вы стали свободными…

Не-не-не, каких… (неразборчиво – прим. А.Г.). Свободными в каком смысле. Не трудармейцев. Трудармейцев освободили в… 1956 году ведь трудармейцев, здесь уже освободили. А дело-то дальше было. Значит, меня сняли с этого, что-то такое там получилось, сняли с хлебореза. Флицлер остался в этом, а Флицлер остался в этом, в… завскладом… Вот…. Вдруг…, в 1946, в 1945 году и все, и там масса немок из Германии, немок и наших русских немок, которые были по Пермской области в трудармии. И я там познакомился со своей женой. В 1946 году. А, ну, то это уже разрешали. А то нам не разрешали с женщинами разговаривать, не разрешали, ничего. Это Вам не говорил. Ничего!

До этого не разрешали?

Ничего! Ни… до этого, до…

До окончания войны?

До окончания войны ни разговора не было! Кто? Начальник был, это скажем близ деревни, вот он в деревни там какую-то девушку имел, и все такое, и такие… Ну, всякие же были. Вот он мой, мой, мой как его потом… шафер, он был начальник строительного, там же строили уже, строили там все как положено уже, настоящий (неразборчиво – прим. А.Г.) строили, чтобы и дома строили и все такое уже. После (неразборчиво – прим. А.Г.). Ну, на чем я остановился? А в 1946 году, значит, познакомился. В 1947 году, вот здесь, здесь уже…, здесь даты точны, поэтому… 24 февраля, какое совпадение, там 23, здесь 24 февраля 1947 года, это архивная справка, вот, вызывают, а… моя будущая жена была… в хороших отношениях. Они приехали как бы не так, скомканы как мы с дочерью директора. И она сказала, что пришла телеграмма за подписью Берии: «Немедленно отправить тысячу человек трудоспособных мужчин. Берия.». И она мне сказала. А я уже в 1946 году с ней жил. Не регистрироваться, ничего, ну, как, как, как называется, гражданская жена. Переспал, короче говоря. Она работала уже уборщицей в школе… Я сначала все прорассказываю не важное, потом про семью… Не важно, не важно?

Рассказывайте, рассказывайте.

До конца свою жизнь?

До конца трудармии расскажите.

Все. Меня хочешь не хочешь – записали. Отправили. А жена-то? Теперь там кто-то поднял бунт в Березниках (город на севере Пермской области, районный центр – прим. А.Г.), управление уже было в Березниках. И разрешили один вагон укомплектовать женщинами. Вы поняли?

Для чего?

Нас отправили в Березники. В Березники, поместили где-то в помещении, комплектуется тысячный отряд в неизвестное направление. Понятно? Пока мы там собирались, пока там недособирали, время шло. В феврале, в феврале так, точные цифры 24 февраля, а… так теперь, значит, 24 февраля, значит, 24 февраля нас в Березники, там комплектовали и в марте месяце, там не долго нас держали. Вот вагоны… А! я еще забыл сказать-то самое главное. С Флицлером, когда уже 1946 год и вольно было, и мы, мы с ним выкопали кусок земли и посадили картошку (смеется – прим. А.Г.). С у нас была (неразборчиво, возможно сумка – прим. А.Г.) с картошкой ехать в Березники с женой-то. Не на голодный желудок. Вы поняли? Это же многое значит. В общем, укомплектовали все. Меня назначают старшим вагона. Старшим вагона. Куда ехать, все молчат. Вся охрана молчит. Не ругается. Это точно, вот здесь-то я точно знаю. Ничего они. Ничего не говорят куда едем. Ничего не говорят, не ругаются, ничего. И вдруг, вдруг кто-то пришел и который не уезжал, в Березниках остался, немцев-то много осталось, в том числе мой, который я похоронил, главный бухгалтер со мной здесь работал. Вот он там работал, уже из совхоза перешел в Березники, уже вольно-то, 1947 год… Трудармия так и была и считалась еще, еще не все. Ничего? Вот. Приходит: «Рудик!». Все меня Рудик звали. «Ты знаешь, Саша Флицлер удавился». Я, я, я все бросил, а женщины в другом вагоне, отдельный вагон, не пускают мужчин туда. Запрет. Я туда знал дорогу, как его, потому что не раз выходили туда брать какие-то документы и все такое, выходили, раз старший вагона был. И захожу, выходит директор Трошев. И выходит Вагнер. «Что случилось?» – я говорю. «Ты не поможешь, Рудик, ты не поможешь. Он удавился». «Но скажите, почему?». «А потому, что вот есть такие люди» – говорит. Карточная система была. У него брали продукты сверх карточной системы уже русские, ну начальство, которое там осталось. Понимаете? Вот. И была ревизия с Березников и недостача. Он пошел в подвал, там, где мы держали с ним продукты, картошку, все такое, подвал.

Он из-за недостачи удавился?

(неразборчиво – прим. А.Г.)

А кому он отдал эти продукты?

Руководству! Карточка одна и выдал другие продукты в два раза больше, чем положено.

И у него получилась недостача?

Конечно.

И из-за этого он удавился?

Они должны были карточками отоварить или как-то компенсировать, а ревизия. И он удавился! Парень вот! Лейтенант. У него даже орден какой-то был или медаль. Флицлер Саша, отчество не помню. И вот таким образом, мы сели в вагоны и через… «Иди скорее по вагонам, через два часа ваш поезд уходит». И мы поцеловались с Вагнером, вот, и директор и все такое. А он говорит…, я говорю: «А кто такие?». «Он сам виноват. Не надо доверяться было». Значит, он, видимо, не сам начальство, ну… Вот так и мы поехали. Едем, едем. Я старший вагона. Нары, нары. Едем, едем. Никто… Открывают, у нас стоянка, открывают. Мы выходим на улицу. Никто нас не держит, хоть убегай. Значит, скажем, как сейчас люди-зеки не убегут, верно.

Так свободно было?

Так свободно было!

А кто-то убегал или нет?

Не…

Не было таких случаев?

Не было таких случаев. Я не помню. Не было случаев. Я бы знал, потому нас собирали старших вагонов. У нас было 20 вагонов, по-моему. Вот 20 человек собирали у нас на лужайке, да все такое. Доехали мы до Сталинграда. Разрушенный Сталинград! Своими глазами видел… Мы все-таки спрашиваем, значит, куда мы едем. И здесь нам сказали – едете на юг, в Грузию. Больше ничего не сказали. А мы думали, что нас повезут, ведь война-то шла еще с Японией, туда, или туда куда-нибудь сюда нас везут. Таким образом, мы поехали дальше.

Кассета № 2, сторона А.

Нам сказали, все-таки нам сказали, что: «Вы едете на Кавказ. Всё». И доезжаем до Кавказа, до… не знаю, там туннель, станция, там, и базар. И встречается нам раненые бойцы, красноармейцы. Красноармейцы назывались или солдаты войны. Стройбатовцы. Которые были. «Вы куда едете? А-а-а, вы едете на Ритцу! Ну, вам там и могила!» Это говорили ребята, которые там получили увечья. А почему – я Вам скажу, почему. Я всё видел здесь, потому что я сам ходил по этим делам. Если я уж был как взрослый. Понимаете? Ясно? Вот поэтому и я хотел сказать. Приехали мы, значит, в марте месяце, мы приехали 1 февраля 1947-го года. Я сказал, в марте 47-го года, да? В феврале. По 15-го сентября 47-го года я был на Ритце. О Соликамске мы всё сказали там, да?

Да.

В Соликамске, в Соликамске…

Да, да, да!

В Соликамске ясно, да? В трудармии… и уехал – всё ясно, да? На Ритце. Так. Что мы там делали? Вы там не бывали, на Кавказе? Вот Гагры. Вот… (неразборчиво географическое название – прим. А.Г.). А вот река, которая еще кино есть такое. И туда наверх, наверх 1500, по-моему, километров идет там река, озеро Ритца. И вот, ночью нас погрузили, нас погрузили на студебекеры, студебекеры, американские студебекеры, и везли туда, наверх. Это уже когда мы от этой, от станции, где, где мы встречали солдат-то. Гагры, дачи тут ведь (пауза – прим. А.Г.).

Иди сюда (зовет жену – прим. А.Г.). Гагры, в Гаграх мы с тобой были? («Были» – реплика жены – прим. А.Г.). Мы с тобой ведь в пансионате были в Гаграх. («Да» – реплика жены – прим. А.Г.). Правильно? Потом мы ехали на Афон. («Были, были в пансионате на Афоне, а потом ездили в Гагры смотреть там, где родился…» – реплика жены – прим. А.Г.). Нет, мы в Афоне не были… («Мы были» – реплика жены – прим. А.Г.). Мы были там, но… наш пансионат был в Гаграх. Дом отдыха. Ну что ты мне говоришь! Я… даже билет есть у меня. («Это ты не со мной был» – реплика жены – прим. А.Г.). С тобой! (Далее – неразборчиво – прим. А.Г.). Так я и хотел сказать, что не в Гаграх, а в Адлере. В Адлер ехали. («А в Гагры мы просто ездили, смотреть» – реплика жены. Далее – несущественная информация – прим. А.Г.). Так вот, значит. Как Вы сказали? Как ты сказала? («Адлер. Всё никак не может запомнить» – реплика жены – прим. А.Г.). Я никак не могу запомнить. (Далее – несущественная информация – прим. А.Г.).

Нас привезли до берега, там еще ничего не было построено. Вот. Высадили ночью, переправили ночью через Ритцу – озеро – на другой берег. И я был старший этого вагона и мой студебекер. И нас поместили к солдатам. Казармы, шалаши такие. Они там спали ночью. Вот так. Так мы оказались там. Теперь, следующим утром встаю – куда нас? То делать, там делать, там делать, там делать – работать. Работы много. Скажем, озеро Ритца, а здесь дорога еще не сделана, как следует, чтобы кругом идти, а здесь – дом Сталина. Поэтому ничего не сказали: «Сейчас вы пойдете лес рубить, будете готовить материал для постройки дачи Молотову, Берия, Маленкову и всем этим». Вот. Ясно?

И в это время со мной вместе, в другом вагоне был бухгалтер, который работал там же, в Соликамске. «Рудик, ты ко мне иди». Он меня взял, и я стал у его счетоводом. Я, он и еще один – Янсен, он тоже здесь уже похоронен. Вот. Что мы делали? Значит, Ритца, вот так Ритца, мы здесь, на этом берегу. Здесь я с женой, жена – беременная, беременная. Как его, он меня взял счетоводом и появился, этот самый – Катыш. Главный бухгалтер, который командовал постройкой Норильска. Вот моя характеристика. Вот. Он, значит, выписывает на меня и всех карточки, хлебный карточки были только, дал шалаш, приказал шалаш у фонтана нарзана (минеральная вода – прим. А.Г.). Где нарзан бьет, поставил шалаш и там койку, и там моя жена жила. Беременная жила. Не работала, получала еду, еду, а ей… Я с утра до ночи сидел в конторе и делал, как его… Делал там что-то. Командуют там офицеры, полковники. Я не помню, фамилий не помню. Ну, народ – во!

Хороший народ был?

Прекрасный!

Это офицеры?

Офицеры, да. Солдаты приходят, я начисляю им зарплату за день, они выдают деньги. Понимаете?

Вы выдавали деньги?

Я всё… Другой бухгалтер – материал, он главный бухгалтер. Три человека обслуживали мы две тысячи человек. Тысячи человек – это стройбатовцы, военные. Ну, может их там меньше, я не… А наших – тысяча человек, которые привезли отсюдова, с Соликамска. Ясно?

Расскажите, как складывались отношения с офицерами, с солдатами?

Прекрасно! Хорошо работали. И что. Им выдали деньги, а офицеры уходят в свою комнату, скажем, сто грамм водки выпивают и идут отдыхают. Отдыхают, только я не помню, отдыхают или день, или только ночь? Это я не помню. Потому что много же было солдатов.

А трудармейцы с солдатами общались?

Общались. Работали же вместе. Там трубы проводили, трубы проводили, что ты хочешь! Дом… я… И там строили, скажем, дом Сталина, дом не Сталина, Сталина пока не было, дом этого… И там наших, наших не пускали, там уже ночевали. Под охраной ночевали. Деньги я носил туда им. С пропуском иду туда, приношу им. Меня тоже так же не пускают, во вторую комнату не пустили. Только в одну комнату, где они были. Всё. Вот так вот, так вот мы и работали здесь.

А если Вы говорите, что никуда не пускали, что делали с этими деньгами?

Они? Солдаты-то?

Да.

Солдаты пускали. А трудармейцам не давали деньги.

Трудармейцам не давали?

Нет, только солдатам. Я носил только солдатам. Только солдаты. Трудармейцы ничего не получали, ни я, никто ничего не получал. Не получали! Еще раз повторяю Вам.

И Вас никуда не отпускали?

Никуда. Куда там? Там некуда ходить. Некуда ходить. («А деньги ты, говоришь, получал. Ты был кассиром» - реплика жены – прим. А.Г.). Деньги получал для солдат. («Для солдат» - реплика жены – прим. А.Г.). Да. («Я помню, рассказывал, как там мотался с деньгами» - реплика жены – прим. А.Г.). Еще… не тот разговор. Значит. На том берегу. Теперь, значит… Корпус офицеров, эти самые, шалаши такие, как они называются? Шалаши-то большие. Не знаю, как они называют их.

Ангары?

Ну, даже в кино есть, когда… Натянутые большие, там жили все они. А моя жена и, там, некоторые, это самое, имели палатки. И в одном жена была, около фонтана там жили. Была. Так. Теперь, значит, как его. Я приходил на час, на второй. Теперь всё уже, мы сработались, как положено, всё, идёт работа. Теперь… 1-го мая. В феврале 1-го мая 1947-го года.

Так в феврале или в мае?

В мае, 1-го мая – день рождения. Я должен был… Меня посадили на катер, переехал на другую сторону, а там, на другой стороне, по линии этой, по линии, был построен, была построена столовая и была построена канцелярия. Главный бухгалтер там, директор сидит – все там были. И что Вы думаете? Где… это поручили мне поехать, туда получить премию для солдат. И я поехал, меня привезли туда. Приехал я в контору. Вот скажем это – Ритца, переехал сюда. Сюда пошёл книзу, дорога, которая идёт туда, книзу, в Дзиб (географическое название неразборчиво - прим. А.Г.). В Дзиб, которая идет туда, ну, Гагры, Гагры. В Джиб и Гагры. Вот. Вот так. Доехал – его нет. Бухгалтера главного нет. Они с кассиром уехали в Гагры получать деньги. Я дождался вечера. Мне дали тридцать тысяч рублей, тридцать тысяч рублей. Новые «тридцатки» (денежные купюры – прим. А.Г.). И без охраны, без всего. Я отсюдова, с этой, с канцелярии дошел до озера. Моего катера нет. Вы говорите, как относились люди? Другие сейчас вот и бандиты были бы и всё, что хочешь, а там же ведь так – по-культурному. Вы что? «Я должен поехать туда». Я не сказал, что у меня деньги. «Я должен приехать к себе, на ту сторону». Вот. Где наши помещаются. Они говорят: «Туда уже ничего не идет, поздно. Мы поедем в другую сторону». («Ты что, мелочи-то всё рассказываешь? Всё вода» - реплика жены – прим. А.Г.). Не мешай! («Как он переехал…» - реплика жены – прим. А.Г.). Лучше бы ты не пришла! («Ну конечно!» - реплика жены – прим. А.Г.). Интересно! Не надо рассказывать?

Рассказывайте.

(«Ну, я пошла» – реплика жены – прим. А.Г.). Вот. Посадили на другую сторону. Встречает меня офицер, заводит в дом Сталина. Я был в доме Сталина! Старый дом Сталина. Там другой строился, строили, а это старый дом. «Вы куда?» Оказывается, была дорога и с другой стороны, вот, где дом Сталина. И с этой стороны не было дороги еще, с этой стороны, а был только морская. Ну, озёрная, лодочная. А там уже была проделана дорога, где дом Сталина, к домам Молотова, ну, где правительственные дома. Он говорит. Я говорю: «Так и так». Фамилии-то я сейчас не помню их всех. Он позвонил всё-таки. «Ну ладно, сейчас тебя отвезу. Идем, посмотришь дом». Меня повел по дому. Показывать дом Сталина.

Какие у Вас впечатления были от этого?

Простой дом. Там не было… Он ведь там не жил пока, там…

Это старый дом был?

Старый дом, новый-то на берегу, солнца еще не было.

Скажите, что Вы испытали, когда попали в дом Сталина?

А испытывал такое, что мне такое доверяют. Понимаете? Что из меня… я как человек, а не как подневольный. Согласны ведь?

То есть Вы себя чувствовали себя вполне свободно?

Совершенно! Еще бы жена… не работай – получай питание.

Вы были довольны той жизнью?

Доволен. Приехал туда – меня встретили уже. Он, видимо, позвонил. Встретили солдаты. Я в штаб привёз, выложил им тридцать тысяч. Без всяких расписок, без всего. Всё верили! Верили ведь тоже!

Доверяли Вам, да?

Ну! А мой главный бухгалтер и его заместитель уже у моей жены там в палатке. «Закладывают» (просторечное – выпивают – прим. А.Г.).

Отдыхают?

Отдыхают, да. «О-о! Приехал – приехал. Ну, всё в порядке?» «Всё в порядке». Всё. Она что-то дала мне покушать, что-то. Вот и весь день прошёл. Таким образом, мы работали. Потом всё это дело закончили здесь – переехали вниз. Туда, там, где главная канцелярия, бараки-то с новой. А с другой стороны поставили тоже такие же палатки для нас, чтобы мы жили. Я жену забрал, отдельную там коечку поставили, мы втроём, четверо. Ясно? Вот, такая петрушка (русская народная поговорка – прим. А.Г.). Мы там работали еще.

Скажите, пожалуйста, как долго Вы находились в районе Гагр?

В районе Гагр, я Вам сказал.

До какого года?

До 1947-го года, до сентября месяца. До сентября. Даже точно написано. Это не точные цифры.

А потом куда Вас направили?

Стоп, стоп, не спешите. Это еще не всё. Жена-то беременная! Мы переехали, мы переехали… 1-е мая там справили, там немного больше, так, так. Наверно, июнь там был, ну еще там работали. Переехали туда, как Вам сказал. Что-то было… не в порядке. Значит, май, июнь, июль. Нет, июнь, июнь. Июнь. И мы здесь и… выходной день. Вдруг у моей жены - схватки. Я быстренько побежал туда, где контора, гаражи, всё такое. Шофера рады ехать – их не пускали вниз-то. Посадил я жену туда и оказались преждевременные. Это было в июне. Поняли? Вот. И, значит, как его в Гаграх-то в больнице посмотрели – и ничего страшного. Там чего-то сделали и снова мы сели и приехали обратно сюда. И здесь были мы до 2-го, до 1-го августа. Там надо смотреть, тоже воскресенье было.

Ну, да это неважно.

День был, воскресенье был.

Это неважно, неважно.

Воскресенье было. Так, теперь уже конец. У нее – схватки (предродовые схватки – прим. А.Г.). Та же самая история. Я, значит… я деньги, деньги… а деньги нам стали давать. Деньги, когда мы уже стали работать здесь вот, нам, нам стали давать деньги?

Трудармейцам стали платить, да?

Да. Стали платить трудармейцам деньги, сколько – не помню. Только я знаю, что у меня были новые «тридцатки». Это я никогда в жизни не забуду.

А вспомните, пожалуйста, тот первый день, когда Вам выдали зарплату? Вы себе выдали зарплату. Что это для Вас значило?

Мы себе начисляли – нам не давали. А начисляли сразу. Начисляли-то сразу, как приехали туда.

Сразу же стали начислять?

Сразу стали начислять. У меня был оклад 70 или 80 рублей. Мелочь, мелочь.

Ну, всё равно это что-то значило для Вас? Если раньше Вы ничего не получали, а сейчас стали получать деньги…

Начислять пока стали.

А Вы думали, почему Вам стали платить деньги?

А мы думали, что с нами… Мы себя чувствовали людьми! Конечно, мы себя чувствовали… И главный бухгалтер, тот бухгалтер себя чувствовали… И этот, этот товарищ знаешь, как с нами обращался? О!

Как?

Прекрасно! Это даже не рассказать. Так никогда никто не относился.

В чём это прекрасное отношение выражалось?

Ну, как. И вежливый: «Как жена? Как здоровье? Как…» - скажем, меня спрашивает. Спрашивает. Письма не ходили. Поэтому сказать, какое отношение у них, потому что у них семья были и дети. В Соликамске еще, в Березниках. В Березниках еще были. Не в Перми, а в Березниках. Понимаете? Ну, всё. Это…

Первые схватки, я, значит, его… я таким же образом привёз ее в Гагры в больницу. Она родилась 3 августа 1947 года. 3 августа 1947 года, поняли? Вот. Положил, а мне там делать нечего, я оттудова с больницы пошел на рынок, я как сейчас помню, кушать-то надо. Море рядом, море же! Вот. Я вынимаю «тридцатку», мне хватают. Видят новую «тридцатку» - мне хватают: «Давай бери! У меня дешевле, у меня дешевле!» Я там помидор взял и огурцы. Хлеба кусочек у меня был с собой, свой. Покушал. Так. Это на следующий день, на следующий день, на третье число. То было второго – это третьего. Так. Я всё это сделал и быстро поехал туда. Приезжаю туда, мне говорят. Я пришёл в больницу – она родила. Дочь, четыре с половиной килограммов. Вот. Ну, всё!

Какие у Вас были чувства в этот момент?

Чувства были такие… человеческие. Ну, думаю, родилась дочь, моя семья, ну, и всё нормально. Никто не угнетает, никто не обзывает, никто. Все к ней относятся – и начальник строгий, и начальник, и главный бухгалтер. Ну, по-людски. Как здесь.

Вы были счастливы?

Конечно! Это что Вы думаете. Я приехал, и что Вы думаете, подъезжаю я к его, к этой заставе. Дзип – это застава. Застава, закрытая застава, та мне всех пускаю-то, туда не поедешь, у меня пропуск был. А от туда идут машины, идут, идут, идут, идут, идут с людьми, с людьми оттуда, солдаты едут, все такое. Не знаю, что делать. А потом один стал, один сел, я говорю, он мне знакомый был шофер, он ездил там это: «Я иду туда». «А что такое?». «Так всех выганивают. Всех убирают. Всех убирают». Там мы построили уже ресторан, ресторан на Рице, за это время ведь считайте.

Да.

Время-то прошло.

Построили, да.

Май, июнь, июль. Три месяца и все. А и нагнали немцев пленных.

Пленных?

Им дали работу пробить стены. Вот озеро, здесь мы ехали так, через водным путем. А сюда, здесь, здесь, где у Сталина, здесь к домам правительства есть дорога, а здесь дорога пробивали немцы. Я приехал туда, захожу, никого нет. Тишина. Захожу в бухгалтерию, и лежит мой главбух и заместитель: «Ты что приехал, приехал?». А я говорю: «А вы почему здесь остались, не-не-не- а то бы…». «А мы-мы-мы не знаем, что делать». Главного бухгалтера нет, мы дела не сдали, все машинально получилось. Приезжал Берия. Давал команду. Это буквально часовую команду.

Приезжал сам Берия?

И скомандовал, чтобы все убрать. Ясно. Ну, я говорю: «Ну-ну-ну…», я говорю: «Ну, ладно. Вы как хотите, я годный. Где Ваши карточки?». Я забрал ихние карточки, с карточкой пришел в столовую. Мне отоварили. Вот, Вы говорите. Значит, народ-то был нормальный. Отоварили там по…

В какую Вы столовую пришли? В солдатскую, офицерскую или где трудармейцы питались?

Да нет. Трудармейцев уже не было никаких, уже всех увезли. Это общая столовая, которая, работники там и вольнонаемные были, были и солдаты были и все такое.

А трудармейцы там же питались?

Трудармейцы питались там же, которые здесь работали. Но часть-то работали мало, большинство работал вверху там. А у них-то оттуда сразу увезли.

Вы пришли в эту столовую и там Вас накормили?

В столовой накормили и дали мне и отоварили все. Выходим, а у нас было, в Соликамске мы купили, на базаре купили, одежду продавали какую-то там, не понимаю какую. Оделись. Считай, август, жара. Мы сели около обочины дороги втроем (молчание – прим. А.Г.). Молотов.

Молотов идет?

Берия. Микоян. Маленков. Абакумов. Абакумов там заведовал. Тоже наезжал там.

Вы их всех видели?

Всех видел. Должен был Сталин. Сталина мы не видели.

Скажите…

Теперь дальше, …

Скажите, когда Вы их увидели, какие у Вас..?

Черт его знает, я-я-я …

Чувства возникли. Страх?

А?

Страх?

Никакого страха.

Не было страха?

Нет, честно. Никакого страха.

Не боялись?

Ничего.

Что Вы…

Еще молодежи, все-таки это был…

Вам приятно было, что Вы их увидели?

Не могу сказать приятно или… Конечно, интересно было бы…

Вы раньше слышали об этих людях?

Ну, как не…(смеется – прим. А.Г.). Когда учился, как не слышал, как не слышал!

Вот вы тогда…

Подождите, здесь так написано, слушай так написано, видите как (опять читает свои записи – прим. А.Г.). «Значит по 15 сентября 1947 года…. это самое жена была в больнице…». Полмесяца. Теперь, значит, бухгалтер строительного района, строительство № 791 МВД СССР. Значит, мы внизу. Формируется эшелон. Опять не говорят. Сажают нас немцев всех в эшелон. И Катыш там, там контора уже внизу его тоже. Вызывает меня там… Ну…, как Вам сказать, это ни один день, ни два дня дам было, а август месяц, август месяц и половина сентября так, ну почти месяц. Жена была полмесяца в этом и полмесяца там были. Вот.

Вы поехали. Куда Вы поехали, Вам не говорили?

Не-не, пока ничего. Пока формировали этот самый поезд. Поезд сформировали. Куда – ничего не говорили. Сформировали поезд. Меня опять назначили старшим, как положено, вагонки, знаешь, вагон, вагонка. Вот, там уже были немцы, которые приезжали тоже и родили двое, тоже се-се… Они, они работали в торгпите другом районе, в другом месте, где я (неразборчиво – прим. А.Г.) а сейчас все собрались вместе. Понимаете. И вот этот Катыш, увидел меня и зашел: «А ну-ка, снимите его оттуда. Уберите – говорит – всех. Вот здесь его место». Меня с… женой.

А кто такой Катыш?

Главный бухгалтер строительного управления МВД № 791, то строительство, которое делало дом Сталина и дом правительства и строила Рицу.

Понятно.

Ясно. Главный бухгалтер, то есть даже если видите…есть, читайте, вот это что написано (предлагает мне прочитать свои записи, то что уже рассказал – прим. А.Г.). Так теперь слушайте, его оставляют в Гаграх, чтобы строить бухту, чтобы наши подводные лодки шли в бухту. И вот моего главного бухгалтера, моего немца, немца и второго оставляют. И он меня вызывает к себе. А у…он говорит: «Я знаю, что ты еще не главный бухгалтер, ты не полный бухгалтер, но ты им будешь. Поэтому я тебя оставляю здесь тоже с ними». Я говорю: «У меня жена и ребенок». А он говорит: «Все равно оставим квартиру, сделаем квартиру и будешь здесь». Я говорю: «Извините, я – говорю, я говорю – у моей жены есть мать и сестры и все такое, у меня братья есть, все такое, и такое, ну, я не смогу выполнить и быть главным бухгалтером района». Там район ведь стали делать. Гагры районы. Один для подводных лодок, один для того, один для того, того, того, начинают в Дзибе все строить, понимаете. Само собой там немцы и пленные строили уже, Рицу достраивали. Я не рассказал. Мы сидели и не-не-некрасиво получается, ничего.

Нормально.

Мы сидим, он и говорит: «Что мы хуже других? Пошли, пошли пешком до ресторана местного». Заходим в ресторан, сели, нас выгнали.

Кто выгнал?

Обслуживающий персонал.

А в какой ресторан Вы зашли?

В ресторан около… Рицевский ресторан, построенный на озере Рица на этой стороне, специально для приезжающих правительственных семей. Понимаете. «Вы не хорошо одеты». Мы пошли обратно. Переоделись. Пришли. Сели. Покушали.

Вас не выгнали?

Не выгнали. Мы были одеты по-простому, понимаете, а там у нас были «работки» (одежда, в которой работают – прим. А.Г.) купленные: то ли немецкие, то ли на базаре в Березниках. Вот таким образом. Ясно? И вот таким образом мы сели в поезд и поезд поехал.

Вас отпустили, Вы не остались?

Я не остался, а они остались. Они остались.

И куда Вы поехали?

А кто его знает, куда мы поедем.

Вам не сообщали?

Опять не сообщили нечего.

И куда Вы в конце концов приехали?

Приехали мы. Вы слышали такой город Кештым? Ну как же, Кештым, Челябинская область? Кештым. Челябинск, Кештым. Касли, Вы должны были слышать такие. Что, не слышали?

Слышал.

Кештым, вот около Кештыма, привезли. А здесь еще… , в нашем вагоне все, собрались уже все эти, все, как говориться, как говориться, ну, немцы, которые были, там же со всех вагонов было, а здесь мы были в одном вагоне были, там и снабженцы, и бухгалтера, и все что хочешь, и с детьми и все такое. Понимаете. Все, поехали. Приехали на станцию. Мы не знаем где (неразборчиво – прим. А.Г.). Разгрузили. А у меня… ванна… Не так, ванна потом купили, уже там. А ребенок завернутый, ребенок, и я еле, еле допросился до будки, до станции, где… стрелочники, где живут, или, правильно я говорю. Вот туда я поместил жену с ребенком. А сам встал, ночь прождали. Разговор пошел – всех отправлять на лесоповал. Все. Вдруг приезжает машина, вылезает какой-то начальник… Я его запомнил на всю жизнь. Степанов Александр Иванович, а его заместитель Ядова, а имя отчество не помню, по политчасти, парторг, и главный бухгалтер. И говорит: «Кто здесь бухгалтер?». Вот. А те-то нет. И забирают нас в Кештым. Там главный бухгалтер Эрлих Эдуард Карлович, главный бухгалтер главной автотранспортной конторы строительства «Челябинск-40». Слышали?

Да.

«Маяк». Я же подписку давал. Ой, Боже мой! Вам здесь рассказывать… Одним словом, он узнал и понравилась жена и все такое. И там оказывается они там знакомые… Я сам здесь и меня туда, и меня взял бухгалтером себе. И мы ездили из Кештыма через зону. И в один прекрасный день закрыли и жену туда. Дали там комнату 2х1 метр и с кухней и ребенок. И вот там мы работали в «Челябинск-40». Работали до…. Сентября 1953 года. Вот. До сентября 1953 года и я был старшим бухгалтером на правах главного бухгалтера авторемонтного завода закрытого хозяйства (неразборчиво – прим. А.Г.)… Ящик «40» город Челябинск МВД СССР. «Дочь Розалия Рудольфовна родилась 3 августа 1947 года в городе Гагры. Свидетельство о рождении» (опять читал свои записи – прим. А.Г.). Все ясно. Вот все оттудова. А как служилось здесь, здесь…

Когда Вам выдали паспорт?

А! Вот! Не-не-не так рассказал. Боже мой, не так. Я там был.

Когда наступила реабилитация, когда Вас освободили?

Так, освободили в 1956 году.

Расскажите до этого.

Здесь, не здесь….До этого? Там как было. Подождите, я совсем уже сейчас… А в 1953 году приезжает Берия и его везет мой начальник Степанов, за шофера. А на строительстве «Челябинск-40» работали все немцы самой высшей категории: от министров до замминистров, до академиков, все такое. Даже Шмидт и тот был там. Специально взяли. Ясно. Ну, вот там. И приехал. И через 25 часов чтобы немцев всех убрать. И представляете, начали уезжать быстро все. В Казахстан, на урановые рудники, в Узбекистан, в общем везде кругом. А прорабы, русские прорабы, немцев держали вот так (показывает кулак, есть такое выражение «держать в кулаке» – прим. А.Г.). Не хотели отпускать.

Почему?

Да потому что хорошие работники. И он меня не отпускал, даже главного бухгалтера отпустил, главного, а меня… Степанова не отпустил из центральной ремонтной мастерской. Я был на котлованах, где ре-ре-река Течь и Татыш, слушали все это, которое потом спасло меня, а то бы я потом загнулся. Ну, одним словом, уехали. И вдруг, один тоже немец и главный бухгалтер конзавода звонит: «Рудольф, ты слышал, что Берия арестовали?» Я говорю: «Слышал». «Ну, и все теперь, сиди и работай до конца жизни. Будешь здесь работать» – мне так сказал мой начальник. Так. И действительно. А ремонтный завод был километров 30 от главной конторы, где Степанов сидел. Звонит Степанов и говорит. Я как раз отчёт ли делал, что ли? Отчет, делал, ну, занимался отчетом. Уже русские работали, наемные, все такое. Солдаты уже демобилизовались. Стройбатовцы. Вот. Ну, одним словом, кончаю. Уже письма можно было писать, и получил я письмо, что мой главный бухгалтер и заместитель уже из Ритцы приехали в Пермь. Березники. А из Березников переехали в Пермь. Понимаете? И он получил здесь квартиру. «Приедешь ко мне на квартиру». Я собирался в Сыктывкар, к ребятам, к своим родным. Отец – другая история, там другая история. Там другая история еще. Ну, одним словом. Я приезжаю к нему: «Александр Иванович, дорогой! Вы сколько меня… Я сколько… Вы сколько меня хвалили». Всегда и всё он знал: на такой-то полке лежит то-то, секретные документы, склады у нас, кладовщики. Он знает. Мне звонит, говорит: «Готман, там». Рудольфом лишний раз не называл, он Готман называл, всё, Готман. «Там и там». И всё ему сообщал. Короче, я говорю: «Я плохо сделал, давайте отпустите». Всех отпустили ведь, я один остался. Немец в нашей конторе один! «Нет, - говорит, - не один. Еще осталось два начальника цеха - Квинт и еще один». Они, кстати, попали под Чернобыльском было там, в 57-ом году. Вот если бы я остался там и лёг бы там. Всё. Вызывает Лядова: «Звони начальству своему, пускай подают вагон и Готман езжает в Соликамск, в Пермь, в Соликамск». В Пермь. Есть, всё. Через два дня мне машину, у меня один сундук. Одна кровать, так. Дочка, так. А сын родился, 4 марта в 1951-ом году – сын там родился. Я не рассказывал ничего? Сын там родился. Значит. Вагон заперли на замок. Меня поставили наверху, и вагон вывезли до Кыштыма. В Кыштыме открыли, и я был свободный. Потом прицепили с другими и меня везли долго до Перми. Вот, всё я Вам рассказал. А как в Перми жил – это очень хорошо.

Вот Вы приехали в Пермь. Чем Вы стали там заниматься?

В Перми?

Да.

Приехал – ни дома, ни кола, ни кола. Он меня принял. Ясно? Теперь, как его… А! Выдали мне паспорт.

Когда?

Там же, в сентябре месяце. В Челябинске-40, не здесь давали мне. Меня вызывают здесь, в Муллах, на отметку. Я прихожу, я говорю: «У меня паспорт». Он говорит: «Все равно придёте». Я говорю: «Я не собираюсь к вам ходить». И не ходил.

Так и сказали?

Так и сказал.

Что не будете ходить?

Да. Мне паспорт. Я говорю: «Я вольный человек». «А откудова паспорт?» Я говорю: «Читайте. Там написано – Челябинск-40». Всё. Зарегистрировали дочку в Челябинске другим днём, бракосочетание – в Челябинске. Не Челябинск-40 – в Челябинске! Вы поняли, где? И всё. И я только дал расписку: 15 лет я не имею права ни с кем переписываться. 15 лет.

Дали эту расписку?

Дал расписку. Вот, расписался. А здесь-то как. Пришел сюда, пошёл устраиваться на работу. Прихожу в контору, смотрю: Боже мой! Зам главного бухгалтера Челябинска-40. Зам главного, Винокуров. Он взял мою трудовую книжку: «О-о, ты работал у Эрлиха!» Закрыл: «Пойдешь старшим бухгалтером». Это самое, там… Пути-то где?.. Автомобильный цех был или автомобильный стоянка, стоянка автомобильная. Не стоянка, как называлась? Уже забыл, забыл уже, как называется. Ну, в общем, старшим бухгалтером конторы. Вот. «Нет, ты пойдешь главным бухгалтером Балатово» (район в Перми – прим. А.Г.).

(Конец стороны А – прим. А.Г.).

… дочкой. Я хотел приказ Вам дать почитать, как написано. «Снять Николаева». Я фамилии не помню. «Назначить Готмана главным бухгалтером». И там я проработал, да. И что Вы думаете? Прихожу…

До какого года Вы там проработали?

Сейчас скажу. Значит, в 1953-ем году в сентябре месяце. Ясно? Так. Прихожу я на работу… А! Искали квартиру, в Муллах маленькая квартира, проходная. Ой, страшно, это много там рассказывать.

Расскажите, что это за квартира была?

Ну… Маленькая квартира, старик и жена. И кухня – большая печь. А здесь … поставил – и вот и вся квартира. И ходил тут же с Муллов, с начала с Муллов, представляете, где начало Муллов? Сейчас там всё застроено, и ходил до, до… где этот, ходит этот… Леонова и Углича (улицы в Перми – прим. А.Г.), да?

Леонова, да?

До конца. Космонавтов (шоссе в Перми – прим. А.Г.) ведь от оного, да? И там парк был. Автомобильный парк. Вот. Вот до туда я ходил пешком. И прихожу я 5 или 6 ноября и мне, сидит Речкин, капитан, и говорит: «На тебе ордер, езжай в Первоуральский (поселок в Перми – прим. А.Г.), там тебе двухкомнатная квартира на втором этаже». Я пошел туда – а там только строят ее. Пришел туда – мне заняли квартиру.

Вашу квартиру заняли?

Заняли. Значит. Внизу было не занято. Он мне дал машину и приехал сюда. Он говорит: «Езжай, занимай эту квартиру, пока другие». Отпускали «застолбить». Пертурбация ведь шла всё кругом. Ну, таким образом, был здесь. Я там проработал, ездил оттудова, с Первоуральской. Не знаете, где Первоуральский поселок?

Знаю.

Первоуральский поселок до, до Балатово, где баня, баня была. За Балатово. Там железобетонный завод. И там ремонтный завод. Тоже знаешь?

Да.

Вот там я был главным бухгалтером. До 1962-го года. Ясно?

Скажите, когда арестовали Вашего отца в 1934-ом году. Как Вы восприняли арест отца?

Ревели. Ревели все. Начиная с матери. А мать – у ней была грыжа страшная, работать совсем не могла. Представляете, пять человек? Кормить же надо, кормить чем? А потом пошла работать уборщицей, ей сделали операцию – изрезали вообще. И мы кормились цветами, дровами. Ходили по лугам ромашки, носили в Архангельск на базар и продавали. Я с Эдгаром.

А скажите, задавались Вы таким вопросом – виноват Ваш отец или нет?

Он ясно… Я знал, что он не виноват.

А за что его тогда арестовали? Спрашивали у себя? Задавали себе такой вопрос? Почему его арестовали?

Неужели Вы не понимаете, что было… не только его! Ведь сколько невинных. После смерти, после убийства Кирова. Понимаете? Я же не всё рассказал.

Подождите, Вы тогда слышали об убийстве Кирова?

Как не слышал!

Именно тогда? Не позже узнали, а тогда слышали?

Конечно, Вы что!? У нас радио же было, как положено. Вы что!?

Что Вы думали об этом убийстве?

Я не думал, я думал, как писали.

А что писали?

Что писали? Что его убил Николаев какой-то. Из мести. Вот и всё. На самом деле не так. Вы же видели, как недавно по телевизору передавали.

Меня интересует именно то, как Вы тогда воспринимали. Не как сейчас, а как тогда.

Ну, мне сколько лет было. В 1934-ом году. 12 лет. 12 лет – ну, Вы подумайте сами!

Ну, Вы слышали о «врагах народа»?

Пока не слышал.

Тогда еще не слышали?

Не слышал, нет. Я слышал, когда уже отец писал. Когда отца посадили. Когда посадили дядю Агнера, конюха. Вы понимаете, что он ничего, он газеты не брал в руки. («Мы тогда верили, мы тогда верили! Потому что мы были патриоты и нас так воспитывали…» - реплика жены – прим. А.Г.). Я же в школе, я в школе учился, меня в школе на руках носили, как говорится. Я отличником был. В школе учителя, учительницы, учитель Коновалова, запомнил фамилию – Коновалова – она как узнала! «Что, отца забрали?!» - она заплакала. Это учительница!

Ваша учительница?

Моя учительница! И жена директора школы. Я же был, потом, я же был, ездил в Архангельск, с ревизией я ездил. И заехал туда, к другу отца. Усова, который, который не верил. Он после войны был главным бухгалтером в Берлине, в воинской части. Он знаете как с отцом, а отец-то переехал во Фрунзе (название города – прим. А.Г.). Как он ценил отца!

Вы кого-то винили в том, что отец был арестован?

Я никого не мог винить, пока он не сказал мне. Когда он рассказал мне ту историю…

Которую Вы уже рассказывали?

Да-да.

Что на него написали донос?

Донос написали.

А когда он Вам об этом рассказал?

А это в 1968-ом году, когда в Соликамске был. Он же там окончил что-то в 1956-ом году, кончил, эмиссировали (амнистировали – прим. А.Г.) его. Эмиссию-то (амнистию – прим. А.Г.) ему дали. Его же эмиссировали. («Реабилитировали» – реплика жены – прим. А.Г.). Реабилитировали, всё как положено. Понимаете? И вот. Пока сняли, как называется… ссылки (судимости – прим. А.Г.) сняли. А потом он переехал, переехал в его в Кант, Фрунзе и написал в Архангельск, и ему полную реабилитацию дали. Ему сейчас же пенсию увеличили, как положено. («Нет, он-то добивается, как ты воспринял, его, когда забрали? Как ты вот лично воспринял, когда забрали отца?» – реплика жены – прим. А.Г.). Я же сказал, мне 12 лет было. Все плакали. Вот и всё. Больше, я больше ничего не могу Вам сказать. («Вы знаете, мы так воспитаны были, что вот – «враг народа». На уроке сидим, всех вычеркиваем. Потом на второй день опять. Вот такое вот» - реплика жены – прим. А.Г.).

Кого вычеркивали?

(«Мы вычеркивали врагов народа: Блюхера, потом… Сейчас, вот напомните – я скажу всех» - реплика жены – прим. А.Г.). Егорова. («Егорова, Блюхера, еще там кого-то. Я забыла» - реплика жены – прим. А.Г.). Маршалы. В книге было, в книге истории мы вычеркивали. («Нет, просто в учебниках» – реплика жены – прим. А.Г.). Да, в учебниках, в книге, в учебниках. Были и мы вычеркивали каждый раз, когда объявляли. Когда руководители…

А Вы задавали учителям вопрос..?

Я Вам скажу.

… кто такие «враги народа»? Почему вот…

Нет.

…сегодня один, завтра – другой?

Слушай, никто не говорил. Вы, вы… Никто не говорил ничего. Уже после смерти Кирова – никто уже не говорил. Пошла такая… Не только отца арестовали, все тюрьмы были полные. Я же хорошо помню, пацан был. Ну и, мы стояли по часу в очереди, чтобы передать кусок хлеба!

Отцу?

Да. Отцу. Столько было там народу. Я не сказал про дядю, который конюхом, ничего не дала, понимаете? Взяли и арестовали. И послали в Ухту. В Ухте, я уже был там, он в колонии, я его видел в колонии. Я его взял себе домой, накормил, домой, и ему дали 10 лет. Они ничего не делал. Это я честно! Он газеты не читал. Он по-русски не читал газеты, не мог читать. Он конюхом был.

А пионерами вы были?

Я пионером был.

Вам нравилось быть пионером? Вы гордились этим?

Как! Я был отличник-пионер, а в партию – не поступил. («Я и в октябрятах была, в пионерах…» – реплика жены – прим. А.Г.). Слушайте, слушайте, это Вам надо тоже было сказать. И Вы не задаете вопрос. Степанов говорит: «Подавай в партию». Я говорю: «Хорошо». Я написал заявление, он отнес, и ему отказали. Начальнику главка – отказали. «Он немец, партия его не примет. У него отец сидел».

Так и сказали?

Да.

Это в каком году было?

Это было, считайте, 1952-ом, в 1952-ом или в 1951-ом.

То есть еще до смерти Сталина?

До. Когда Берию арестовали? Скажешь? («Когда Хрущев его…» – реплика жены – прим. А.Г.).

Ну, после смерти Сталина, в 1953-ем году или в 1954-ом.

Это Сталин умер в 1953-ем году! В марте месяце. («При Хрущеве его арестовали» – реплика жены – прим. А.Г.).

Так Вы заявление в партию когда подавали: при Хрущеве или еще при Сталине?

Выходит, при Сталине.

При Сталине, да?

При Сталине. Да.

Он сам отнес и ходатайство – он был. Он же меня ходатайствовал! Он говорит: «Слушай, извини, не берут». И всё. Теперь здесь агитировали во всех местах. Вот полная полка, если время есть: сколько здесь благодарностей, сколько здесь грамот. Теперь вот и грамоты, медаль за участие – всё же я получил! И работал я здесь, в Перми, с таким директорами – вот такими!

А потом Вас приняли в партию? Вы потом еще подавали заявление?

Нет. Теперь дальше. Теперь стали агитировать. Алпатов начал агитировать, наш парторг коммунара. Так. Там – авторемонт – там не агитировали. Там некому было агитировать. Алпатов или другой, там, кто. Неважно, вот. Нет, не так. Я пошел к директору, Александр Филиппьевич. «Александр Филиппьевич, так и так». Он говорит: «Что ты, ты должен знать, и что ты будешь знать – ты всё получишь от меня. Нечего тебе поступать в партию». Это сказал член партии, участник войны, участник войны, награжденный войной, майор, по-моему, майор. Майор или… По-моему, майор он был. Это он сказал мне. И все. Теперь здесь начали агитировать, на телефонном заводе. Агитировать на телефонном заводе. Я говорю: «Разговор об этом закончен. Я беспартийный». Всё.

Скажите, пожалуйста, что для Вас значило имя Сталина, в 1930-е годы, в 1940-е?

Я… («Ну, было всё! Сталин – это было всё!» - реплика жены – прим. А.Г.).

Это вождь…

(«Это слава боевая!» – реплика жены – прим. А.Г.). А почему Вы такой вопрос задаете? («Интересно!» – реплика жены – прим. А.Г.).

Да, интересно.

Интересного что в Сталине? Вам, с какого года Вы?

Я - с 1975-го.

Ну! (смеются – прим. А.Г.). Сталина (неразборчиво – прим. А.Г.). Я, например, считаю, вот… (…Сталин было всё. Нас так воспитывали, мы так воспитаны были. Сталин было всё, мы с садика детского только его восхваляли – «Дядя Сталин говорит, надо маму слушаться». Еще мы не говорили вслух слушаться. Вот так. – реплика жены – прим. А.Г.)… И дочка в институте училась, и сын учился в техникуме, все, никто ни-ни-ни… А самое главное другое, что сейчас мне обидно, не обидно, не то слово сказал, жалко, что отец такой у меня замкнутый стал, что он ничего не рассказывал. Понимаете. («Потому что он натерпелся там…» – реплика жены – прим. А.Г.). Он ничего не рассказывал…, жена первая умерла и…его, его… ведь я не рассказал про отца-то, как издевались над ним, над отцом. Он же, он… построил, он-он-он… инициатором постройки Ухтинского нефтеперерабатывающего завода. А потом приехали оттуда, не будем говорить, я не знаю, извини, пожалуйста, евреи приехали с К-к-кавказа и заняли все посты, а его туда в тайгу… в С-с-сыктывкар и там вроде в Коми тайгу загнали. А мать, мать, как его, и так была больная, так она, когда уже… в 1945 году, когда война кончилась, все можно было ехать к ребятам уже, они уже устраивались в Сыктывкаре. Она прямо, прямо на чемоданах умерла. Отец прожил два года и женился на другой. Что ему оставалось делать? Вот. Потом там, видимо, он все-таки зарабатывал все такое или там как, чего ни так было. И все-таки уехал и купил… и жены там, наверно, родственники, не знаю. Он купил в Канте, около Фрунзе... купил такой маленький домик с огородиком. И всю жизнь возился с кроликами, с гусями и все такое. И я к нему приезжал каждый год, то на ревизию ездил в Ташкент, то туда езжу так. Несколько раз попутно, так ездил каждый год к ним. Вот. И я не стал рассказывать, он не рассказывал, он замкнутый был.

А почему, как Вы думаете, он стал замкнутый? Он боялся?

Не-е-е! («Как не боялся. Конечно» – реплика жены – прим. А.Г.). А может и боялся. («Конечно, он столько вытерпел, он боялся лишнее слово сказать» – реплика жены – прим. А.Г.). Он боялся за нас, наверно.

За вас боялся?

Конечно. Что мы лишнего не скажем, что-нибудь или чего такого.

Что это может повториться?

… ( «Да, да» – реплика жены – прим. А.Г.). Да. Что Вы не знаете, видите такое дело. Ну, я не знаю, ну, во всяком случае…

Скажите, пожалуйста, когда Вас направили в трудармию, Вы уже были взрослым человеком…

Ну, считайте, в т-т-трудармию отправили в 1941 году, то есть в 1942 году 23 февраля. Нет! Раньше. Я же Вам сказал, в 1941 году, 1941 году в октябре. Я же Вам рассказывал.

Да. Рассказывали…

Отправили. Сколько 1941 год, сколько лет?

20 лет Вам было.

(«20 лет было» – реплика жены – прим. А.Г.).

20 лет, да. В армию-то мы, забирали нас, должны были добровольцев брать-то.

Вас собирались направить на фронт, а отправили в трудармию, а…

Не только меня, не в трудармию, на высылку. Всех же, не только меня, а всех немцев высылали. Начиная от директора и кончая главными бухгалтерами и начальниками цехов, и инженерами. Всех кто были немцы, в том же Красном Луче попали в этот вагон. Тот же Вагнер, который и кровью, ну, спас может сколько людей, и туда сюда.

Мне хотелось бы понять, как Вы к этому отнеслись? Вы не хотели идти на фронт?

Я хотел идти на фронт!

Хотели?

… я был, я-я-я был патриот без чистой души! С ребятами! Понимаете!

А Вас направили…

А нас всех направили, кроме одного, а один добился. Хабаров – один. Из всех. Всех, всех. Куда они делись, не знаю. Они может, попали на фронт потом.

Вам обидно было, или это восприняли как должное?

Так не только меня, нас же было 20 человек.

Нет. Я говорю о Вас только. Вам обидно было, или вы это восприняли как должное?

Что, как, что должное? («На фронт тебя не взяли, а вот отправили» – реплика жены – прим. А.Г.). Нет! Я-я-я обиделся!

Обиделись?

Конечно! Я обиделся, потому что я-я-я ведь с чистой душой шел вместе с ребятами. Шел. И-и-и я же был все-таки воспитан в советской школе и патриотом воспитывался («Нас тогда патриотами воспитывали» – реплика жены – прим. А.Г.).

Вы это восприняли как наказание или еще как-то?

Не наказание, а, видимо общее раз такое, раз такое… А что не приняли в армию что ли?

Да.

Нет. Никак это не приняли. Мы, нас сказали ясно: «Вы нужны нам здесь и добывайте уголь». Никакого отношения к другим не имело, еще не было вопроса о моей высылке. Меня же выслали, когда этот же-же-же разговор-то был, в июне.

То есть Вы не…

В июне был ведь разговор-то… добровольцами идти. 22 июня началась… Ну, в начале и-и-июля, скажем июль уже там. Это точно, ну, не позже июля…. А выслали-то меня в октябре.

Но то, что Вам отказали…

И не выгнали ведь из школы. Не выгнали. И дали работу.

То есть национальность здесь не сыграла никакой роли? В том, что вас не отправили на фронт?

Нет.

Вы об этом не задумывались.

Нет.

Что ваша национальность…

Если бы, если бы

…помешала?

Если… Да как я могу не задумываться, когда никого не взяли?

Помните Вы рассказывали, что, когда объявили войну и Вы прибежали в техникум…

А сказали, что я немец. Ну, один дурак нашелся там.

А больше таких случаев не было?

Никаких случаев.

Никогда?

Я сдавал экзамены и все такое. Еще другое Вам скажу, что я был отличником, а по физкультуре ноги меня подводили. Я не мог заниматься. И он меня вызывал и по блату ставил «хорошо» (отметка за успеваемость – прим. А.Г.). У меня все были отличные (то есть «отлично» – отметка за успеваемость – прим. А.Г.), а по физкультуре было «хорошо». И я получал стипендию. Вы понимаете. Так что там один дурак, я даже не помню кто, крикнул («А я помню ведь, на всю жизнь зашла» – реплика жены – прим. А.Г.). А? А на всю жизнь запомнил потому, что я… очумел, а ребята меня подхватили и говорят: «Не обращай внимание. Пошли». («Видите, дело в чем, что когда в армию его взяли, э-э-э, когда они побежали это добровольцами, там не одни немцы были, там русских было больше, чем немцев, поэтому им всем отказали» – реплика жены – прим. А.Г.). Как в армии? («В армии» – реплика жены – прим. А.Г.). Там все русские были, там один немец – я был. («Вот я и говорю, поэтому он на это не обратил внимание» – реплика жены – прим. А.Г.). Если бы, если бы там другие немцы… («Если бы его не взяли, а всех взяли» – реплика жены – прим. А.Г.). О! Вот тогда, вот тогда вопрос был бы, и тогда вопрос бы стал другой. Тогда я сказал бы: «Я что?». А бы Вам рассказал, как относилась жена человека, который жизнь отдавал на фронте. Ко мне! И как бабушка потом меня и кормила, и на дорогу целые вещи сдала продуктов, и я подкармливал другого человека еще, тоже немца. Так что нет. Мне везло в жизни, в этом отношении лично мне. Я не чувствовал… Директора… («Подожди. Теперь скажи, Андрей хочет узнать, как ты, что ты чувствовал, когда тебя забрали в эту, вот сюда» – реплика жены – прим. А.Г.). Куда? («Когда тебя направили на высылку, ну, вот, когда тебя направили на высылку» – реплика жены – прим. А.Г.). Куда на высылку? («Ну, в Соликамск-то» – реплика жены – прим. А.Г.).

Вы это восприняли как наказание?

Это да! Это я ни-ни я вообще не понимал для чего….

На счет понимания. Вы задумывались за что?

Я-я-я понял только то, это когда из Казахстана что ли, когда? («Нет, когда тебя вообще направили… ты жил, работал там» – реплика жены – прим. А.Г.). Где я работал? («Тебя отправили. Ну, учился, и вдруг тебя отправили» – реплика жены – прим. А.Г.). Никуда меня не отправили. Меня посадили в вагон и не сказали даже куда я еду. И увезли… («Куда тебя отправили?» – реплика жены – прим. А.Г.). Я же говорю… («Ты что-то думал?» – реплика жены – прим. А.Г.)… Даже Вагнер сидел, вот так головой зажимал и не знал почему нас везут. («А ты что, не думал?» – реплика жены – прим. А.Г.). Что думал? («Ну, почему так получилось?» – реплика жены – прим. А.Г.). Я не думаю, вот почему. Я сейчас думаю, потому что я читал указ, подписанный Сталиным, где написано – выслать всех немцев с Поволжья и республику закрыть.

Вот Вы прочитали этот указ…

Да и поэтому мне было ясно. («И ты согласен был, да?» – реплика жены – прим. А.Г.). Да почему согласен… Вот какие опросы дурацкие («Вот Андрей задает такой вопрос. Что ты вот чувствовал, когда вот прочитал?» – реплика жены – прим. А.Г.).

Вот Вы прочитали этот указ, как вы к нему отнеслись? За что выслали? Почему?

Ни-ни-ни за что. Я не чувствовал, что я-я-я не-не виновный. Решили так, я не знаю что. Не могу Вам сказать, как я чувствовал. Я.. Если он меня вызвал и сказал, человек русский, МВД, чекист, сказал: «Смотри, продай часы, продай все, что было. Поедешь на Урал. И там же продолжишь учиться и будешь добывать уголь». А повезли в Айягуз. Ну, что я могу дальше думать. А дальше всех посадили, собрали в вагон всех немцев по пути, начиная от Айягуза, кончая Свердловском и, ну, всей, всей дорогой, которая здесь идет. Посадили всех немцев и повезли их в трудармию. И создали трудармию. («Ну, в общем молодой еще был, в голове еще...» – реплика жены – прим. А.Г.). Так что э-э-это такой вопрос, знаете, очень щепетильный.

Я даже, понимаешь ли, вот после того как отца…, когда я читаю тому смертная казнь, тому, тому, отца дали пять лет. И потом он писал, всегда письма аккуратно получал, мы письма от него, аккуратно получали, каждый месяц по одному письму. Давали там. Что он работает в бухгалтерии, что он только несколько дней работал конюхом… , то успокоение было. Но нам кушать-то надо было, нас поддержали родные, это Ядвига, Ядвига, Ядвига, Ядвига. Мы, и мы сами… , надо бы же что-то думать. Так вот мы жили в таком доме, а полдома уже обвалился, ну, как, как раньше строили богатые дома…. И там, значит, мы дрова накалывали, в санки ложили и в продавать. Купили хлеб, купили все, принесли маме. И обрат покупали, все такое. И все жили, и было…, только мама была больная, была больная, и все такое. Так что, видишь ли, такого как даже у меня вот скажем после того, как отца… , как отца поставили, вот мне было обидно знаешь когда, когда приехали евреи, ну, не евреи там или кто там не были русскими. Когда они вытурили его с-с-севера, Ухта – север верно. Не дали доживать, там и квартира была, и уже… дети там были кроме меня. Так, сестра кончала училище какое-то, брат поступил в институт, все такое. Вот это было обидно. Почему вот это сделали? Это ведь сделал специально какой-то человек. Согласны ведь? Это ведь не просто так. Это я не верю, что сделало правительство. Не верю, это местная власть сделала. И то потом отец успокоился, он говорит: «Славу Богу, что Вы живы. Все нормально и поэтому – говорит – жизнь продолжается». И много он не говорил. Он мне говорил: «Приедешь». Он с кроликами занимался. Там он брал моего сына, маленького брал, погулять, погулял и так все такое. Вот. С женой так особенно таких, но это было…не любовь, а сожительство. Понимаете. Не одиночество. Я не чувствовал, что… вот я знал, что мой отец, ну Вы же видели, вот мать в-в-висит. Здесь… , нет здесь нет ее, там вот там висит. Вот. А он же жил, как говориться, для детей и для жизни.

Скажите, как Вы запомнили тот день, когда умер Сталин, что испытывали?

(молчание – прим. А.Г.)

Вот тот день как Вы помните?

Что слушайте, знаете что… Вы даже не поверите. Мы почти все ревели.

Ревели?

(«Когда победа?» – реплика жены – прим. А.Г.). Когда Сталин умер. («А! Когда Сталин умер» – реплика жены – прим. А.Г.). Так. Это было, подождите. Он умер… , дай сказать. Он умер 4-го, по-моему, ма…

5-го.

(«5-го» – реплика жены – прим. А.Г.). 5-го или 4-го? («5-го» – реплика жены – прим. А.Г.). 5-го? («Ну, он умер не знаю, нам доложили» – реплика жены – прим. А.Г.). Подожди, подожди. У нас не так было. 5-го марта…

1953 года.

1953 года. Марта. А я уехал, я Вам сказал, к себе. Я сидел за своим главбуховским столом… («Я тоже помню этот день» – реплика жены – прим. А.Г.). Вот здесь… Как же! Здесь сидела девушка, русская жена офицера, бухгалтер-расчетчик, здесь сидел офицер и еще офицер, которых выгнали из Ленинграда за что-то, за какие-то проступки, кто его знает. Понимаете? Вот мой штат был раз, два, три, четыре, пять и кассир – шесть. Это был мой штат. Рядом комната была, значит, нормировщики…

Как Вы помните?

Когда услышали, все соскочили. О-О-О!!! (возглас горя – прим. А.Г.). Вот как сейчас помню. О-О-О!!! (возглас горя – прим. А.Г.). О-О-О!!! (возглас горя – прим. А.Г.). Все приняли от сердца. («Потому что он умел, знаете что, он вел так, как вот делал всю гадость, потом-то разобрались, но делал это от кого-то. Не он. А все кто-то делал, а не он. Даже родственников, близких…» – реплика жены – прим. А.Г.). И потом в 1953 году уже отец жил нормально, работал, значит, хотя там в лесе он работал, почему-то не переехал в другое место. Его главным, я туда ездил, там даже медведи меня застигали, через лес ходил. Его навещал в 1954 году. («Вы дошли до паспорта, нет еще» – реплика жены – прим. А.Г.).

После смерти Сталина Вы испытывали какую-то тревогу, переживания за будущее?

Нет. Нет.

То есть умер Сталин и все?

Нет. Не то слово. Не то слово. Не так, не так надо сказать. Мне казалось, что… ведь давайте уж так будем рассуждать.

Какой Вы…

О миллионных, миллионных людей, раньше не так писали, верно. До смерти Сталина… («Ничего не писали» – реплика жены – прим. А.Г.). Ничего не писали, ничего не писали. Если бы до смерти Сталина писали. Вот, скажем, за границей ведь, за границу не пускали. («А у нас было Би-би-си, все забивали, слушать не давали, мы жили как в мышеловке, мы верили» – реплика жены – прим. А.Г.). Поэтому, поэтому не знали, а когда Сталин умер, когда Хрущев выступил на съезде – миллионные жертвы. Тогда, тогда уже другое какое-то впечатление вроде было, впечатление, понимаешь ты. А когда лично со мной, лично со мной прекрасно обращались: и на Джибе, и в Гаграх, и в «Челябинск-40» прекрасно! Так, и здесь в авторемонтном заводе Мурзин, покойничек, Владимир Ростиславович, и в Коммунаре (название предприятия, в котором работал Р.Г. – прим. А.Г.) Федоров Александр Филиппович, и здесь в институте Михеев Рудольф Валентинович. Короче говоря, мне везло, на начальство везло. Я б как..

На начальство или на людей?

На… в то же время люди.

А если не начальники, а рядовые люди, везло?

Прекрасно. Я же работал с коллективами. Никаких, никаких оскорблений я не получал, когда начал работать в Перми. («Его уважали, уважали, даже на улице вот сейчас встречают и говорят. Он-то не помнит кто, а его называют по имени отчеству и говорят «спасибо», что помог» – реплика жены – прим. А.Г.). А я не помню кто такие. («Спасибо, что ты нам помог» – реплика жены – прим. А.Г.). («Помогал ведь людям. Ведь видишь, что хорошие люди встречаются хорошим людям, правильно ведь, ведь Вы хороший человек, Вам обязательно будут вокруг Вас такие люди, попадут если, которые Вам, ну, просто сделаете вид, что Вы его не знаете, поэтому хороших людей…» – реплика жены и так далее – прим. А.Г.).